Немаловажной проблемой являлся национальный состав кадров КГБ в республиках. Время от времени в Москву поступали жалобы на «нарушение принципов интернационализма при подборе кадров». Так, в записке в ЦК КПСС № 2431-А от 16 сентября 1975 года Андропов был вынужден отвечать на подобную жалобу сотрудника КГБ при СМ Латвии В.И. Степанова. Андропов отверг все его обвинения и отметил, что за последние 8 лет число офицеров КГБ Латвии коренной национальности держалось на одном уровне — в пределах 39 %, хотя перед КГБ республики была поставлена задача об активизации работы по «выращиванию чекистских кадров коренной национальности»[1242]. В то же время в самом аппарате 5-го управления КГБ при СМ СССР (в основном во 2-м отделе) работали немногочисленные представители — выходцы из КГБ союзных республик.
По отношению к органам КГБ партийные руководители на местах (первые секретари ЦК компартий республик, крайкомов, обкомов) играли главенствующую роль. Но даже соблюдая иерархию, руководители местных КГБ порой были вынуждены по своей линии сообщать наверх о наиболее вопиющих безобразиях, происходящих в их регионе. Тем более что в ЦК КПСС могли узнать об этом и из «писем трудящихся», так что замалчивать те или иные события не имело смысла. Важно было то, как и в каком ключе эта информация будет подана. Здесь многое зависело от личных взаимоотношений партийного руководителя и начальника местного КГБ. Хотя и здесь вполне традиционным было недоверие партийцев к чекистам.
Для характеристики взаимоотношений партии и КГБ весьма показателен состоявшийся на заседании Политбюро ЦК КПСС 8 июня 1978 года обмен мнениями по этому вопросу. Оказалось, что критическая информация о положении на местах (чрезвычайные происшествия, «антиобщественные проявления», неправильное поведение некоторых работников и т. п.), поступавшая в ЦК по линии КГБ, вызывала недовольство и претензии местных партийных руководителей и руководителей центральных ведомств. На заседании Политбюро Брежнев сказал, что руководители отдельных ведомств, как ему сообщил Андропов, хотят «придержать» негативную информацию, и тут же грозно напомнил о том, что на XXV съезде КПСС он уже говорил о роли и месте органов КГБ: «их первейшая обязанность заключается в том, чтобы оперативно и объективно информировать ЦК КПСС», и «из этого надо исходить»[1243].
Вообще-то на том съезде Брежнев произнес вполне дежурную фразу о КГБ: «Всю свою работу, которая протекает под руководством и неослабным контролем партии, органы госбезопасности ведут, исходя из интересов народа и государства, при поддержке широких масс трудящихся, на основе строгого соблюдения конституционных норм, социалистической законности»[1244]. Но как говорится, сказал одно, а подразумевал другое. Выступивший следом Андропов, хорошо понимая, о чем идет речь, продолжил брежневскую мысль: «Я имел в виду то обстоятельство, что некоторые местные органы не разрешают нашим органам на местах информировать ЦК КПСС о различного рода явлениях, которые там происходят, о происшествиях и т. д. Это, по-моему, неправильно. И очень хорошо сказал Леонид Ильич, что эта практика неправильная. Я думаю, что этого достаточно, чтобы нам всем сделать соответствующие выводы»[1245].
Казалось бы, обласканные, окруженные привилегиями, осыпанные наградами сотрудники КГБ должны были быть надежной опорой и защитой советских порядков. Но нет. В их рядах росли усталость и неверие в коммунистические идеалы. Они ведь не были слепыми и глухими и могли сопоставить то, что слышат, с тем, что видят. О настроениях в среде сотрудников вспоминал начальник информационно-аналитической службы 1-го главка КГБ Николай Леонов: «Родные, друзья, товарищи по работе почти все одинаково страдали от лжи, разъедающей общество, партию, от углублявшейся пропасти между словами и делами правящей партийно-государственной верхушки. Тяготение к критическому осмыслению реальности становилось всеобщим. Разговоры о наших внутренних бедах не были тайными и закулисными»[1246].
Болезни, поразившие советское общество, не могли обойти стороной и систему КГБ. И здесь падал уровень дисциплины, становилось все больше злоупотреблений, проявлений стяжательства и даже банальной уголовщины.
А в разведке и того хуже — росло число бежавших за границу и завербованных западными разведками.
Андропов прилагал усилия для защиты своего ведомства от проникновения чуждых влияний и разложения. Главное, нужно было правильно подбирать людей для работы в госбезопасности. Андропов верил в науку, полагался на ее силу. Было даже проведено заседание Коллегии и затем выпущен приказ КГБ № 0058 от 9 июня 1971 года, объявивший решение Коллегии КГБ при СМ СССР от 25 мая 1971 года «О мерах по улучшению использования психологии в оперативной работе и при подборе кадров».
Типичным было покрытие расходов из оперативных сумм на подарки и прием — выпивку и угощение разного рода проверяющих комиссий, да и просто гостей из центрального аппарата КГБ. Личных денег никто из местного начальства тратить не хотел, а «представительских расходов на эти цели не предусматривалось, на такие дела использовались средства из специального фонда, которые затем списывались якобы на оперативные цели»[1247]. Это была своего рода скрытая взятка. Ну или подарок, подношение, как угодно…
Во всем чувствовалась моральная усталость общества и потеря ориентиров. Люди разуверились во всем.
Бегство загранработников — чекистов, военных и дипломатов стало обыденностью. В 1978 году произошло очередное чрезвычайное происшествие. В США покинул свой пост и попросил убежища постоянный представитель СССР в ООН Аркадий Шевченко. Это был удар. Беглецов такого уровня в МИД еще не было. Шевченко был вхож в семью Громыко, но тот моментально от него открестился.
Как вспоминает Калугин:
«В тот поздний вечер, когда пришло известие об исчезновении Шевченко, я позвонил на квартиру первому заместителю министра иностранных дел Мальцеву и сообщил о произошедшем. Наутро завертелась телефонно-бумажная карусель. Громыко в беседе с Андроповым сказал, что, возможно, у него и был такой помощник, но он всех помнить не может. Председатель КГБ среагировал тем, что стал корить своих подчиненных за непроверенную информацию о якобы близких отношениях между Шевченко и Громыко. И только после того, как заместитель начальника Второго Главка Федор Щербак показал изъятые на квартире Шевченко семейные фотографии, на которых Шевченко и его жена поедали шашлыки на пикнике в загородной вилле Громыко, Андропов смущенно пробормотал: “Ах, Андрей Андреевич!”»[1248].
«Будучи неотъемлемой частью советской действительности, КГБ отличался теми же пороками, что и советская бюрократия в целом. Многие офицеры разведки, засылаемые за границу, черпали свои отчеты из западных газет, выдавая их за секретную информацию, полученную от “источников”. При этом агенты внешней разведки не были ни самыми опытными, ни самыми способными. В КГБ процветал почти неприкрытый непотизм, лучшие должности получали те, у кого были хорошие связи. Вместо обученных агентов за рубеж отправлялись сыновья советских функционеров, отлично понимавшие все преимущества работы на Западе. В то же время агенты КГБ в Советской армии, призванные выявлять коррупцию в рядах старшего офицерского состава и генералитета, нередко сами были далеко не безгрешны в этом отношении»[1249].
Е.Ф. Костров
[РГАСПИ]
