— Всего один вопрос.

— Отойдите. Или я выстрелю.

Дым уже заволок всю мертвецкую, еще минута-другая — и нечем будет дышать. Я зачастила:

— Кое-что должно было вас удивить. Вы же помните, что это Астер нашла тело Жонаса, это она связала орудие преступления с ножом, украденным из ее лавки.

— Само собой, — отрезала Савина, — я же сказала, что это я украла нож.

Она шагнула ко мне. Я догадывалась, что стрелять она не хочет. Она предпочтет просто оставить нас здесь, чтобы не видеть, как мы умираем.

— Но вспомните: когда Астер позвонила на ферму, она обвинила Габриэля.

Савина молчала.

— Подумайте сами: Астер не стала бы обращаться в полицию из-за пропажи какого-то перочинного ножика.

От дыма слезились глаза. Пистолет, направленный мне в лицо, дрогнул. Вспышка воспоминания: завернутый подарок на моем кухонном столе, вчера вечером.

— Габриэль украл в лавке Астер настоящий нож, но подарил его мне!

В глазах Савины мелькнуло удивление, и этого мимолетного замешательства хватило, чтобы в тот миг, когда нас окутал черный туман, я сумела выбросить вперед связанные руки и вслепую ткнуть зажатым между ладонями ножом.

Савина пошатнулась, а затем медленно осела на пол. За весь сегодняшний день никому не пришло в голову обыскать меня, а сложенный овернский нож не больше авторучки. Я бесконечно долго пыталась извлечь его из кармана, извивалась всем телом, надеясь, что Савина не поймет, что я делаю.

Я присела, разглядела в дыму неподвижных мальчиков. Надо перерезать веревки и как можно скорее оттащить мальчиков к выходу, к решетке. Дым скопился лишь тут, в глубине пещеры.

Я обеими руками выдернула нож из груди Савины. Ее тело содрогнулось, но мне было не до того.

Через минуту-другую мы все задохнемся.

Я кое-как повернула нож лезвием к запястьям, чтобы перерезать веревку. Мне удалось это сделать с первой же попытки, срезав заодно длинный лоскут собственной плоти, но боли я не почувствовала. На карачках я подползла к камину. Том — он был справа — так и не проснулся. Он бы и не заметил, как из него уходит жизнь. Габриэль — слева от меня — тоже был без сознания, но его тело боролось.

Дым становился все гуще, черные крылья распластались по полу.

Я задержала дыхание.

Меня точно парализовало.

Том, Габриэль.

Дотащить кого-то одного до выхода из мертвецкой я успела бы, но не вернуться.

Я должна была выбрать.

Выбрать, кого из мальчиков спасу.

Время остановилось. Дым поглотил все.

Он проник мне в горло, в живот, в голову; сердце билось, только чтобы разогнать по телу яд, сжечь легкие, заполнить все мое нутро чернотой.

Я не могла сделать выбор.

Габриэль — моя плоть и кровь, я виновата перед ним, столько любви ему недодала. Габи, неужели ты должен умереть, чтобы я наконец это поняла?

Я в ужасе смотрела на своего сына, неподвижного в дымном мареве, и тоже не могла пошевелиться.

Прости меня. Пойми меня. Как я могу бросить Тома? Смотрю на него и вижу Эстебана. Он ко мне вернулся. И я не спасу его на этот раз? Он спит, будто младенец, доверчивый, безмятежный. Ты понимаешь меня, Габи, ты тоже сразу его полюбил, хотел его защитить, спасти…

Вне себя от горя, я подползла к Эстебану, и тут у меня за спиной раздался этот голос, одновременно ясный и глухой, словно идущий из колодца. Захлебываясь кашлем, Габи умоляюще прошептал: мама…

Эстебан, я второй раз предам тебя. Ты умер, Эстебан, понимаешь? Утонул. Том… Том не мой сын… Должна ли я позволить ему умереть, чтобы проклятье наконец исчезло? Принести его в жертву?..

Но я уже знала, что не смогу выбрать, что слишком поздно, что мы все трое умрем, не выживет никто.

Прости меня, Габриэль.

Прости меня, Том.

Выбора нет.

Черное покрывало опустилось. Я перестала сопротивляться.

— Бери мальчика!

Сквозняк колыхнул клубы дыма.

Кто-то пробирался к нам сквозь черную пелену.

— Мадди, бери этого мальчика. Скорее! Я возьму Габи.

Ничего не соображая, я послушно потащила тело Тома к выходу из мертвецкой. Я заходилась в кашле, но постепенно дым становился менее плотным, почти серым, уже кое-как можно было дышать, а вскоре сумрак рассеялся, мы были у решетки, отделяющей пещеру от остального мира. Ядовитая вуаль, что тянулась из мертвецкой, растворялась в зимнем воздухе.

Мы стояли на площадке, перед нами сиял белый мир, и у каждого из нас на руках был ребенок.

Том дышал тихо и ровно. Я лизнула палец и стерла пятнышко сажи в уголке его губ. Он спасен.

Габриэль открыл глаза, будто вернувшись из долгого путешествия. Он поднял руку и размазал по лицу гарь.

— Мама?

— Все закончилось. Все хорошо, Габи.

Он обхватил за плечи человека, который его спас.

Я думала про маленькую зеленую точку, которая появилась на экране моего мобильника, когда я решила использовать приложение-трекер вместе с Ваяном — перед тем, как войти в пещеры Жонаса.

Он был единственным человеком, которому я должна была сообщить, что ты в опасности, Габриэль.

Я была близка с ним лишь однажды, до твоего рождения.

Наверное, он догадывался, но, уважая мое молчание, никогда не заговаривал об этом.

Он готов был все бросить, чтобы последовать за мной.

Порыв ветра осыпал нас снежной пылью. Мы были словно ангелы, спустившиеся на землю. Тучи разошлись, и на небе, будто по волшебству, появился голубой просвет.

Ваян Балик Кунинг посмотрел на меня и улыбнулся. Седеющая борода, присыпанные снегом волосы.

Обними его, Габриэль, обними изо всех сил.

На руках у человека, который только что тебя спас, ты в безопасности.

На руках у твоего отца.

Нектер остановил машину, как только увидел указатель «Перевал Круа-Сен-Робер». Снег давно растаял, лишь редкие грязно-серые клочки уцелели, прячась в тени, и крохотные лужицы подрагивали под июньским солнцем. И вдоль обочин еще попадались кое-где белые полоски. Зима ушла так же быстро, как и пришла.

На пассажирском сиденье лежали три букета. Нектер взял первый — безвременник, цикорий, просвирник и дрок, собранные чуть ниже, в подлеске. Знак, отмечавший вершину перевала, был метрах в десяти — небольшой гранитный столбик с отметкой высоты: 1451 метр. Сразу за столбиком стоял простой деревянный крест, к кресту приколочена табличка, на ней — несколько слов:

Нектер наклонился, положил цветы. Мартену они понравились бы. Внизу мелькали разноцветные майки велосипедистов, одолевавших последний отрезок подъема. Одни из них доберутся до перевала, другие выдохнутся и остановятся. Но многие ли вспомнят старика?

В прошлые выходные Жюльен, внук Мартена, стал чемпионом Оверни в младшей группе. Мальчишка буквально взлетел на перевал Круа-Моран. Неудержимый, из породы чемпионов, по словам его тренеров. Нектер подумал, что, быть может, призрак деда вместе с ним жал на педали. Невидимый и неуловимый. Кто знает, может, малыш Жюльен Сенфуэн станет великим чемпионом и через десять лет, когда «Тур де Франс» снова пройдет через эти места, он вместе с дедом одолеет перевал Круа-Сен-Робер, оставив всех позади…

Съехав с перевала, Нектер сунул в магнитолу старую кассету — «Болеро» Равеля. Гобои, кларнеты и медные духовые терпеливо и упорно сопровождали его осторожную езду. Он любовался лесистыми уступами Шодфурской долины, вулканическими дайками, которые высились над деревьями, словно окаменевшие лесники, притормозил, проезжая мимо пустой парковки «Мельницы», окинул взглядом бетонные опоры заброшенной горнолыжной станции, как будто откуда-то могли вдруг высыпать на дорогу призраки, целые семьи с лыжами на плече или сноубордами под мышкой.