— Никанор! Мы же не знали, что ты — Лопухин! Как только узнали — сразу же тебя признали своим родичем! Перед богом и людьми! Дали тебе все! Имя, деньги, титул!

— Имя. У меня есть имя. У меня нет фамилии. — он подходит к креслу и наклоняется над ним, вглядываясь в глаза привязанной женщины, смотрит на нее в упор. Она не выдерживает взгляда и отводит глаза в сторону. Он удовлетворенно хмыкает.

— А знаете почему у меня нет фамилии? Нет? Да потому что у крестьянских детей нет фамилии. Нас по названию деревень кличут. Берестовка. Я вот Берестовский. Кто бы знал, что мой папаша в свое время мою маму обрюхатил. О, я уверен, что все было прилично, по обоюдному желанию, никто не насильничал ее. Уверен, что она с радостью возлегла с ним за несколько монет. За леденцы и хлебушек. И наверняка соврала что на ней заклятье против зачатья, соврала, потому что такое заклятье у деревенского знахаря тоже денег стоит. Так что я не виню отца. Сиятельный Князь Лопухин всего лишь скотина и кобель. И я не виню вас, тетушка, если бы я обвинял вас в горе и страданиях, то я бы вас попросту убил.

— Никанор. Мы же отнеслись к тебе как к родному. Приняли тебя в наш круг. Нелли признала тебя старшим братом! Послушай, еще не поздно. Освободи меня, отправь валькирий обратно, отзови своих союзниц, и я все улажу. Никто и не узнает. Ты — один из нас, из великого рода Лопухиных! Как бы ты к этому не относился, но кровь не водица! Да, я… я неправильно поступила тогда, с Дашей. Но она была тебе не ровня! Ты бы мог взять себе ее как любовницу, как наложницу, как служанку в конце концов, а ты вознамерился жениться!

— И поэтому вы не дали добро. А ведь для вас вопрос выкупа Даши это всего лишь вопрос утреннего кофе. Что? Не понимаете? Когда вы, Прасковья Петровна с утра в своем зимнем саду пьете кофе — знаете во сколько это вам обходится? Жалование слуг, стоимость продуктов, повар-француз, деликатесы прямиком из Парижа… полторы тысячи рублей. Знаете сколько стоил выкуп Даши у помещика Трепова? Тысячу. Одну тысячу рублей. Всего лишь один раз не попить кофе с утра. Врачи говорят полезно пропускать прием пищи, Прасковья Петровна.

— Если бы ты сказал, что тебе нужна служанка — я бы помогла тебе, Никанор. Но ты сказал, что собираешься жениться на ней!

— Знаете, чего я вам не могу простить, Прасковья Петровна? Того, что вы, зная о моих чувствах к ней — дали понять Трепову, что она для меня — особенная. Ведь до этого он ее и не замечал. Но после того, как ему доложили, что Лопухин-бастард интересуется некой скромной девушкой, а она ему принадлежит… именно после этого он и решил с ней позабавится. Ведь что ему сделают за это? Да ничего. Вот ничего и не сделали.

— Никанор! Ты же Лопухин! А она обычная крестьянка!

— Я тоже обычный крестьянин!

— Ты Лопухин!

— Нет, тетушка! Нет! Лопухин не мерз бы в своей холодной избе, потому что дров нет и денег на дрова нет, а хворост помещик собирать не велит. Лопухин не голодал бы каждую весну, потому что урожай не задался, не попрошайничал бы по домам, не кусочничал бы. Лопухин не сидел бы рядом со своей умирающей от чахотки матерью, умирающей просто потому, что лекарь в деревне рубль просил за лекарство! Это в городах можно к монахиням или валькириям за излечением обратиться, а в деревне если заболел и денег нет, так помирай! Кто за малую денежку был готов на все, ради исцеления матушки своей? Лопухин? Я если расскажу, на что я был готов и что я делал в первые дни как в город пошел за деньгой — так вы первая ужаснетесь и отречетесь от меня! Я — Берестовский. Никанор Берестовский. А отчества у меня и вовсе нет, как не было и отца. Потому что Лопухина Павла Константировича в качестве отца я не признаю.

— Это никуда нас не приведет, Никанор. Ты — Лопухин по факту рождения. И у тебя Родовой Дар. Да, если бы у тебя не пробудился твой Дар, никто бы тебя не заметил и скорей всего ты бы помер от голода где-нибудь на улице. Но он у тебя есть! Мы ничего не можем сделать с сотнями тысяч бедняков, такова их судьба. Однако, если тебя так уж интересует их благополучие — ты можешь им помочь. И намного легче это сделать, обладая титулом и деньгами. Хочешь выкупать девушек из долгов, лечить больных в деревнях, раздавать хлеб на улицах — да пожалуйста! Зачем вот это⁈ Зачем калечить валькирий и мятеж поднимать⁈

— Зачем? Да затем, тетушка, что поздно вы спохватились. Матушку мою, умершую от туберкулеза в холодной хижине уже не воскресишь. Дашу, которую ее хозяин бросил в лесу умирать после того, как снасильничал с толпой своих гостей — тоже не поднимешь. Это ведь только с богатыми людьми рядом всегда целители есть и валькирии рядышком где-то. И справедливости в этом мире не сыскать, если только не делать ее самому. Знаете, а ведь такой же разговор у меня уже был. Почти такой же. Оправдания, оправдания, оправдания. Потом — просьбы. Слезы. Стояние на коленях. Мольбы о пощаде. К сожалению, Трепов не смог вспомнить всех гостей, которые решили поучаствовать в этой забаве. Хотя очень старался. — он встает и отходит от кресла, смотрит в окно, заложив руку за спину.

— Сперва я хотел, чтобы вы все страдали. — задумчиво говорит он: — так же как моя мама. Так же как Даша. Так же как я. Как сотни тысяч бедняков по всей стране. Но сейчас я вижу, что это не та цель, к которой надо идти. Моя цель не в увеличении страданий, а в справедливости. Потому я не мучал помещика Трепова долго, хотя он заслужил всех страданий, какие только могла придумать камрад Лобова. А она изобретательна в этом, в свое время служила в СИБ, в подразделении, которое раскалывает любого. Но… нет. Он умер и почти не мучался. Тетушка, разве вы не видите, что моя задача — это светлое будущее для всех? Вы, конечно же, умрете, но остальные…

— Это все из-за Даши? Никанор, я уже сказала, что сожалею… если бы я могла вернуть время вспять…

— Но вы не можете. Вы — не можете. А мне нужна кровь дома Лопухиных, больше крови. Ведь иначе «Праматерь Евдокию» не пробудить, верно? — в руке у него появляется скальпель.

— Монастырь штурмуют! — дверь кабинета открывается и в проеме появляется девушка в форме валькирии и с прозрачной флягой на поясе: — ворота сломали! Я — вниз, разберусь. Ты — заканчивай со своими монологами и оправданиями. Нам нужна ее кровь.

«Сборникъ занимательныхъ исторій отъ Асторіи Новослободской въ мягкомъ переплетѣ и съ картинками».

Она вздохнула, оглядѣвъ классное помѣщеніе. Поистинѣ, нѣтъ дѣла болѣе отвѣтственнаго, чёмъ обученіе молодыхъ отроковъ и дѣвицъ Слову Божьему и пути праведности. И дѣвичье сердечко сжалось отъ сознанія такой огромной отвѣтственности передъ людьми и Богомъ.

— Дѣти! Я оставила васъ двоихъ послѣ уроковъ, чтобы вы прекратили ссориться и ругаться. Это мѣшаетъ учебному процессу, — сказала она строго и поправила очки: — поймите, трилистникъ слова Божьяго возвышается надъ миромъ, это Вѣра, Надежда и Любовь! Ибо только такъ человѣкъ можетъ отринуть суету суетъ и принять путь истинный, путь добродѣтели и нравственности.

— Антуанетта Викторовна! — подняла руку юная дѣвица съ задней парты: — а отрокъ Борисъ кидается жеванной бумагой и обзываетъ меня непотребной дѣвицей! Какъ съ нимъ не ругаться?

— Неправда! Она сама начала! — вскочилъ юный отрокъ съ сосѣдней парты.

— Дѣти! — повысила голосъ юная Антуанетта: — не ссорьтесь! Вспомните слова Святого Писанія — возлюби ближняго своего какъ самого себя!

— Да какъ его возлюбить, коли онъ въ прыщикахъ! — возразила ученица.

— А она! Она толстая!

— Дѣти. — вздохнула Антуанетта: — любовь не имѣетъ границъ. Это чувство, которое возвышаетъ насъ надъ недостатками и ненавистью.

— Вамъ хорошо говорить, Антуанетта Викторовна, у васъ лицо красивое и фигура ого-го. — мрачно замѣтила ученица: — а я вотъ…

— У тебя очень красивое тѣло, юная Натали. Увѣренъ, что Борисъ просто хотѣлъ бы выразить свою любовь, но не можетъ осмѣлиться. Вѣрно, Борисъ?