Къ сожалѣнію, редакція повела себя безхребетно и на слѣдующій же день были опубликованы извиненія, а журналистка была уволена. Что это, какъ не нарушеніе законовъ? Какъ не попраніе самихъ основъ просвѣщеннаго общества? На это у насъ есть отвѣтъ — это есть безпредѣлъ и хаосъ! Такіе какъ госпожа Зубова — не только дѣвицы легкаго поведенія, это имъ можно простить. Нѣтъ, они — угнетатели народныхъ массъ, кичащіеся своимъ происхожденіемъ, въ то время, какъ мораль у такихъ лицъ на уровнѣ извѣстнаго коня Калигулы!

Сюда же кстати можно добавить и извѣстнаго Карателя Восточнаго Фронтира, угнетателя коренныхъ народовъ Сибири, нѣкоего лейтенанта Уварова, которой приходится кузеномъ упомянутой госпожи Зубовой, который съ удовольствіемъ привезъ въ столицу своихъ рабынь. Аристократы не гнушаются ничѣмъ! Бѣдные дѣвушки изъ состава коренныхъ народовъ Забайкалья — постоянно подвергаются надругательствамъ и насилію, и словно ему и этого было мало — лейтенантъ Уваровъ оказался причастенъ къ убійству Николая Рябова, многообѣщающаго молодого ученаго.

И что же? Развѣ мы видимъ уголовное разслѣдованіе дѣла? Заключеніе извращенца-многоженца-убійцы подъ стражу? Нѣтъ! Николай Рябовъ, любящій сынъ и другъ — лежитъ въ сырой землѣ, а его убійца предается праздной жизни на свѣтскихъ раутахъ и въ салонахъ, прожигая деньги, которые ему достались какъ приданное за бѣдныхъ дѣвицъ! Хороша же парочка кузенъ-кузина — оба по локоть въ крови, и тотъ и другая — похотливыя животные въ мирѣ людей! Она — непотребная дѣвица, а онъ — натуральный альфонсъ!

Впрочемъ, какъ говорятъ — благородство передается по роду, и яблоко отъ яблони недалеко падаетъ….

'Сборникъ занимательныхъ исторій

отъ Асторіи Новослободской въ мягкомъ переплетѣ и съ картинками'.

… наконецъ она могла выдохнуть свободно, ибо вокругъ нее не было больше мужчинъ, однимъ своимъ видомъ склоняющихъ её мысли къ непотребному. Теперь же — только она, Богъ-Отецъ, Богъ-Сынъ и Святой Духъ… а также триста монашекъ женскаго монастыря «Святой Елены». Антуанетта рѣшила принять свою судьбу и отречься отъ прежней жизни, ставъ Сестрой Валькиріей, вѣдь только такъ она могла посвятить свою жизнь Христу, дабы уменьшить грѣховность въ этой жизни и посрамить Діавола.

— Нѣтъ! — отвѣтила ей мать-настоятельница: — мы не можемъ принять въ Сестры Валькиріи столь безгрѣшное существо какъ ты, Антуанетта. У тебя вся жизнь впереди, не губи её. Господь завѣщалъ намъ что пойти въ Валькиріи надобно только отъ духовныхъ поисковъ, но не въ поискахъ легкой смерти и забвенія.

— Однако же я грѣшна! — прижала руки къ груди Антуанетта, взмолясь, чтобы её услышали: — и только трудомъ во славу Господа я могу искупить свои грѣхи.

— Первое посвященіе, дочь моя — въ трудницы. И если ты сможешь трудиться во славу Христа какъ слѣдуетъ… возможно годами… тогда…

— Я готова! — искренне распахнула рѣсницы навстрѣчу божественному благословенію дѣвица Антуанетта: — ибо ничего такъ не жажду я какъ Царствія Небесного!

— Тебѣ придется много стоять на колѣняхъ и уста твои онѣмѣютъ и языкъ у тебя станетъ отваливаться, ибо тяжкій трудъ молитвой украшенъ… — продолжила уговаривать её мать-настоятельница: — ступай отсюда. Это будетъ нелегко.

— Я готова стоять на колѣняхъ всю ночь! И пусть уста мои онѣмѣютъ и языкъ вмѣстѣ съ ними! Пусть! — тряхнула головой дѣвица Антуанетта и золотые кудри её разсыпались по обнаженнымъ плечамъ: — дайте мнѣ шансъ, матушка!

— Обычно я не даю такого шанса столь юнымъ созданіямъ… однако ты похоже знаешь, о чёмъ просишь… — задумчиво сказала мать-настоятельница: — темъ не менѣе таинства сіи велики, и ты должна поклясться что не разскажешь о нихъ ни единой душѣ.

— Клянусь! — со всёмъ пыломъ юной души поклялась дѣвица и покраснѣла отъ своего же порыва.

— Въ такомъ случаѣ служба твоя началась. Вставай на колѣни, дочь моя… — сказала мать-настоятельница и приподняла край своей рясы: — будешь трудиться во имя Господа… ты всё еще можешь уйти, дитя… насъ въ монастырѣ триста душъ…

— Не уйду! Во имя Господа я совершу всё, о чёмъ меня только попросятъ праведные монашки и матушки этого монастыря! — упрямо мотнула она головой, вставая на колѣни: — таковъ мой обѣтъ!

— Поистинѣ, сколько радости можетъ приносить вѣра! — сказала мать-настоятельница и положила свою ладонь на её голову: — да будетъ такъ…

Глава 7

— Вот пистолеты уж блеснули, гремит о шомпол молоток, в граненный ствол уходят пули и щелкнул в первый раз курок… — задумчиво произношу я, глядя на два симпатичных ящика из благородного дерева. В ящиках, в отделанных бархатом отделениях лежит два дуэльных пистолета. Однозарядные, работы некоего мастера Жана Ле Паж, капсюльные конечно, никакого кремневого замка, все-таки новый век на дворе… однако во остальном дизайн и стиль очень напоминал дуэльные пистолеты восемнадцатого века, на таких еще Пушкин с Дантесом стрелялись.

— О, цитируем классику? — кивает стоящий рядом фон Келлер: — знамо дело. Пушкин когда своего Евгения Онегина написал — как раз за дуэль в Петропавловку поехал. Сам-то он на пистолетах сроду не стрелялся, был Магистр Баллистики.

— Не был Александр Сергеевич Магистром Баллистики. — возражает фон Келлеру суховатый человек средних лет, который стоит сразу за столиком с пистолетами: — он был Магистр Огненной Магии, а Баллистику ему приписывали, потому что его пламя стремительным было как пуля! А слухи о том, что он дескать Баллистик — давали ему на дуэлях преимущество, вот и все!

— Да ну? А как же его знаменитая дуэль с Никорусом Третьим, аквамантом? Если бы он был по части огненной магии, то Никорус его бы под орех разделал!

— Вот такие как вы, господин гусар, и есть причина сего заблуждения! — горячится сухонький господин: — в бою один на один, да с дуэльными ограничениями…

— Полноте вам, господа! — окликает нас Владлен Потемкин: — будет спорить! У нас сегодня еще две дуэли, давайте уже приступим! Тем более Владимир Григорьевич у нас в первый раз! Не давайте поводу упрекнуть себя в невежестве и отсутствии гостеприимства!

— В самом деле… — вздыхает сухонький: — что это я… у вас, Владимир Григорьевич право выбора оружия. И способа проведения дуэли. Кто вас вызвал-то?

— Это был я. — рядом со мной становится молодой человек в черном фраке, я его помню, Алферов. Николай Владимирович. Это он посчитал мои отношения с Софьей Волконской неподобающими и как следствие — вызвал меня на дуэль. Что за бред, какие у меня отношения могут быть с этой девушкой, когда я ее и не видел еще ни разу? Или права моя кузина, утверждающая что девицы вокруг меня беременеют, просто мою фотку к животу прикладывая? Такая вот, парасимпатическая магия, ети ее в качель.

— Доброе утро, Владимир Григорьевич, — протягивает мне руку Николай Алферов, ни в его тоне, ни в жесте — нет злобы или неприятия. Мы пожимаем друг другу руки словно старые товарищи. Недоумение у меня лишь возрастает. Эти двое пришли в дом моей кузины, бросили мне вызов на дуэль, а теперь ведут себя так, словно мы тут все друзья и товарищи. Странно.

— Предлагаю на магии. — говорит Алферов: — к черту пистолеты, надоело. А на саблях я с вами, гусарами, еще с прошлого году зарекся биться.

— Это после господина Меригольда. — кивает с понимающим видом сухонький: — да-с, произвел он тогда впечатление. Но редкостный бука.

— Да ну его! Шуток не понимает… — машет рукой Алферов: — надеюсь, что вы, Владимир Григорьевич все же не такой бука как Магнус. Но саблей он машет отменно.

— Тот самый Магнус Меригольд, Мастер Клинков? — переспрашивает фон Келлер и его лицо начинает стремительно вытягиваться вниз: — только не говорите мне, что вы лично…

— А как же! — гордо выпрямляется Алферов: — вот на этом самом месте господин Меригольд мне руки и ноги отрубил! Кабы не целительницы…

— Ты так говоришь, брат-смельчак, словно только тебе одному, — замечает Владлен Потемкин, который кутается в свой длинный и теплый шарф: — всем нам тут досталось. Вон, Кузнецову вообще саблей по мужскому достоинству прошлись… он потом недельку в салон к мадам Жюдин не заглядывал.