— Ты вернешь мне мою коробку.

— Хорошо, я согласен. Но у меня тоже есть условие.

— Я слушаю.

— Вы скажете мне, зачем она вам нужна?

— Всего-то! Я собираю растения и складываю их в эту коробку.

— А зачем вы ищете растения? Чтобы их продать?

— Придет же такое в голову! Я не торговец, я ученый.

Он протянул мне руку и с нескрываемой радостью сказал:

— Я очень рад. Наука — прекрасная вещь. Мои предки были учеными и, возможно, учеными станут мои потомки. Ну а мне, чтобы стать ученым, просто не хватило времени. В вашей стране уважают ученых?

— Они пользуются бесконечным уважением.

— Они хорошо устраиваются в жизни?

— Бывает и такое.

— Им хорошо платят?

— Неплохо.

— Им вешают на грудь цветные ленточки?

— Время от времени.

— Правда ли, что города соперничают между собой, стараясь привлечь к себе ученых?

— В Германии именно так и обстоит дело.

— Верно ли, что смерть ученого считается большим несчастьем?

— В этом нет сомнений.

— Все что вы сказали, доставило мне большую радость. Я понял, что у вас нет повода быть недовольным вашими согражданами.

— Как раз наоборот! Благодаря их щедрости я и приехал в Грецию.

— Вы путешествуете за счет своих сограждан?

— Вот уже шесть месяцев.

— Вы, стало быть, весьма образованный?

— Я доктор наук.

— Существует ли в науке более высокая степень?

— Нет.

— А сколько всего докторов в вашем городе?

— Точно не знаю, но докторов в Гамбурге меньше, чем генералов в Афинах.

— Что вы говорите! Я не допущу, чтобы ваша страна потеряла такого редкого человека. Вы вернетесь в Гамбург, господин доктор. Кстати, что скажут в вашей стране, когда узнают, что вы находитесь у меня в плену?

— Скажут, что случилось большое несчастье.

— Ну что ж, чтобы не терять такого человека, как вы, городу Гамбургу придется пожертвовать пятнадцатью тысячами франков. Забирайте вашу коробку, бегайте, ищите, собирайте гербарий и продолжайте ваши исследования. Почему вы не забираете ваши деньги? Они ведь принадлежат вам, а я слишком уважаю ученых, чтобы позволить их грабить. Ваша страна достаточно богата, чтобы заплатить за своего выдающегося гражданина. Какой же вы счастливый молодой человек! Теперь вы поймете, насколько степень доктора повышает вашу личную ценность! Я не взял бы за вас ни гроша, если бы вы были таким же невеждой, каким являюсь я.

Король не стал слушать ни моих возражений, ни протестов миссис Саймонс. Он объявил заседание закрытым и пальцем указал место, в котором находилась наша сто

ловая. Миссис Саймонс сразу пошла в указанном направлении, объявив на ходу, что она охотно съест их обед, но платить за него не собирается. Мэри-Энн совершенно сникла; но таково уж непостоянство молодости: при виде чудесного уголка, в котором для нас был накрыт стол, она не удержалась и радостно вскрикнула. Украшенный зеленью уголок был устроен в нише, будто специально образовавшейся в скале. Ковром здесь служила нежная густая трава, а заросли бирючины и лавра отбрасывали ласковую тень и скрывали мрачные стены горного ущелья. Над всем этим великолепием простирался прекрасный голубой свод, а наш взор услаждали парившие в небе стервятники с длинными перьями вокруг тощих шей, которых, казалось, специально подвесили, чтобы доставить нам удовольствие. В углу этого созданного природой помещения находился горный родник с прозрачной, как бриллиант, водой, которая бесшумно наполняла его каменную чашу и перетекала через край, струясь серебристым потоком по горному склону. Взгляд человека, находившегося в этом месте, неизбежно устремлялся в бесконечность и упирался в вершину горы Пентеликон, которая, словно огромный белый дворец, нависает над огромным пространством: над Афинами, над мрачными оливковыми рощами, над пыльными равнинами, над горным массивом Гимет, напоминающим согбенную старческую спину, и над великолепным заливом Сароникос, таким голубым, что с высоты он похож на упавшую с неба каплю лазури.

Сервировка стола отличалась пафосной простотой. На зеленом газоне дымила деревенская печь, а вынутый из нее пеклеванный хлеб услаждал обоняние своим пьянящим ароматом. В большой деревянной миске подрагивала свежая простокваша. На слегка обструганных дощечках вперемешку лежали крупные оливки и стручки зеленого перца. Рядом с мохнатым бурдюком, похожим на раздув-

шееся брюхо, стояли медные чаши с наивным чеканным орнаментом. Овечий сыр возлежал на тряпке, еще недавно служившей прессом, и его бока хранили отпечаток тряпичного узора. Из нескольких аппетитных листьев латука был изготовлен ничем не приправленный зеленый салат. Король предоставил в наше распоряжение набор деревенских столовых приборов, состоявший из вырезанных ножом деревянных ложек, а в качестве вилок нам было предложено использовать пальцы собственных рук. Гостеприимства хозяев не хватило на то, чтобы угостить нас мясом, но зато мне выдали золотой алмиросский табак, служивший гарантом отличного пищеварения.

Король приставил к нам своего офицера, поручив ему обслуживать гостей и выслушивать их пожелания. Им оказался тот самый отвратительный корфинянин, у которого отняли золотой перстень и который говорил по-английски. Он порезал хлеб собственным кинжалом, выдал нам огромные ломти и предложил чувствовать себя, как дома. Миссис Саймонс, не переставая с высокомерным видом жевать, сразу устроила ему допрос.

— Сударь, — спросила она, — неужели ваш хозяин всерьез надеется, что мы заплатим ему выкуп в сто тысяч франков?

— Можете в этом не сомневаться, мадам.

— Похоже, он не знает англичан.

— Он прекрасно их знает, мадам, так же, как и я. На Корфу я часто имел дело с важными англичанами. Это были судьи.

— С чем я вас и поздравляю. Тем не менее, скажите вашему Ставросу, чтобы он вооружился терпением. Ему долго придется ждать эти самые сто тысяч франков, о которых он так мечтает.

— Он велел вам передать, что ждать он будет строго до полудня 15-го мая.

— А если мы не заплатим в полдень 15-го мая?

— Он будет вынужден перерезать вам горло, так же, как и вашей дочери.

У Мэри-Энн выпал из руки кусок хлеба, который она только что поднесла ко рту.

— Дайте мне немного вина, — сказала она.

Бандит подал ей полную чашу, но девушка, лишь смочив губы, едва не выронила вино с криком ужаса и отвращения. Бедное дитя решило, что вино отравлено. Чтобы успокоить ее, я залпом выпил всю чашу до дна.

— Не бойтесь, — сказал я ей, — это смола.

— Что за смола?

— Вино не может храниться в бурдюке, если туда не добавить немного смолы, чтобы вино не скисло. Его вкус не назовешь приятным, но я, как видите, выпил и не отравился.

Мой пример не убедил Мэри-Энн и ее мать, и они велели принести им воды. Бандит помчался к роднику и тут же вернулся.

— Вы, конечно, понимаете, дамы, — сказал он с улыбкой, — что Король не собирается травить таких дорогих клиенток, какими вы являетесь.

Сказав это, он повернулся в мою сторону и добавил:

— А вам, господин доктор, мне велели передать, что у вас есть тридцать дней на то, чтобы завершить ваши исследования и заплатить требуемую сумму. Я выдам вам и этим дамам необходимые письменные принадлежности.

— Спасибо, — отозвалась миссис Саймонс. — Мы подумаем об этом через неделю, если до этого нас не освободят.

— Кто это может сделать?

— Англия.

— Она далеко.

— Тогда жандармы.

— Желаю вам успеха. А пока этого не произошло, скажите, чем еще я могу быть вам полезен?

— В первую очередь, мне нужна спальня.

— Здесь неподалеку имеется пещера, которую мы называем хлевом. Но вам в ней не понравится. Зимой мы там держали овец, и запах до сих пор не выветрился. Я возьму у пастухов две палатки, и вы, в ожидании жандармов, будете использовать их для ночлега.

— А еще мне необходима горничная.