– Ясно, – отвечают дознаватели.
– Хочется верить, но не могу. Поэтому завтра сначала вы поприсутствуете и посмотрите, как кого-нибудь допросят Сергей Павлович или Никита Ильич. Затем при них на ком-нибудь потренируетесь. На сегодня всё. Бланки завтра раздайте машинисткам в своих штабах, чтобы каждая вам ежедневно выдавала по пятнадцать-двадцать и больше экземпляров таких же. Это оброк с них на дело укрепления социалистической законности в войсках. По домам!
Чтобы дознаватели не подумали, что на их армейском горбу прокуратура хочет в рай въехать, переключаюсь в их присутствии на своих.
– Палыч! После ужина с Никитой сюда возвращаетесь и пишете вопросы для дознавателей и поручения командирам частей.
– Так машинка-то одна всего?
– А кто виноват?.. Чем занимались, пока я автопарк осматривал? Почему всего одну машинку экспроприировали? Впрочем, ее достаточно – один пишет, второй диктует. Бравенько рисуете все, что в голову придет, я перед сном правлю, а с утра начисто перепишете, чтобы на разводе раздать дознавателям. Или вы на работе никогда не ночевали? Оставляю вам протокол осмотра с фотографиями, схемой и негативами, а также протоколы допросов, которые сегодня сам произвел в АЭР. После ужина сюда подойдут понятые и допрошенные, чтобы ознакомиться и расписаться. Заодно сами с тем, что я сегодня сделал, ознакомьтесь. Ваших трудов ни в каком виде я еще не наблюдал. Поэтому мои произведения для вас пока шедевры, ага!
Ну, то есть являют вам образец. Сможете лучше – буду я у вас учиться. А пока у вас не должно быть хуже, чем у меня.
Спотыкаясь о трудно различимые в темноте выбоины, ползем в столовую.
Впервые за время совместной службы мы втроем, без стоящего над душой или за спиной руководства. Но кроме как о предстоящей работе говорить как бы и не о чем.
Только Палыч за месяц успел обзавестись в гарнизоне какими-то неформальными связями, приобщиться к местному досугу. Однако делиться радостями командировочного быта он не торопится – в Арканске у него семья, которая его не ждет. Там идет бракоразводный процесс. Он не уверен, что на фоне нераскрытого «глухаря» найдет у меня, человека, недавно воссоединившегося с семьей, понимание своих устремлений. А натыкаться на непонимание в присутствии молодого и холостого лейтенанта не хочет. Вот и отмалчивается.
Никита тоже знает, что коллеги еще далеко не друзья. Поэтому и он о своих пристрастиях, желаниях и тому подобном помалкивает. Наверняка в штабах и на объектах, где успел побывать в охоте за дознавателями, канцтоварами и оргтехникой, Никита уже приметил на будущее возникавшие перед ним личики и фигурки местных красавиц. И хотя повода для общения с ними у него пока не образовалось, надежды юноша не теряет и вынашивает намерение это упущение ликвидировать. Благо старший группы благословил его руководить несколькими дознавателями и обеспечивать их бланками протоколов. Это законный повод для общения со штабными машинистками, писарями служб, секретчицами, связистками и т. д.
Эти должности в Советской армии охотно занимают девушки и женщины.
Одни стремятся показать себя несметному количеству не всегда удовлетворенных мужиков и найти среди них мужа.
Другие следуют за мужьями или отцами и не имеют возможности найти какую-либо работу в дырах, именуемых местом службы мужа или отца.
Третьи, даже не надеясь выйти замуж или разбогатеть на скудном денежном содержании, трудятся за кусок хлеба, отрывая при случае от жен чужих мужиков, уставших от тусклого гарнизонного быта, и лакомясь ими прямо на рабочих местах, на объектах, в штабных кабинетах, в пустующих между предполетными днями авиационных профилакториях.
Понятно, что творится в головах сослуживцев. У самого в башке переваривается практически то же самое.
Молчание становится неловким. Пытаюсь разрядить тягостную в густой темноте тишину:
– Ну что, хлопцы! О работе в этой темноте не поговоришь, ненароком враг подслушает или кто подумает, что мы напились[36]. Давайте хотя бы о бабах?
– О звизде ни слова! – мрачно отзывается Палыч. – И так ботинки отсырели.
– У кого как, – словом за слово цепляется Никита и, будто прочитав мои давешние мысли, продолжает: – У меня в башмаках сухо, и лучше я о тёлках поговорю, чем все время об этом «подснежнике» размышлять. Как вспомнишь о нем, так и кажется, что на тебя самого уже кинжал точат.
– Ну вот и тема, – поддерживаю молодого лейтенанта, – вроде и не о работе, и не о бабах. Мыслю я, что в темное время суток нам поодиночке гарнизонное пространство рассекать не следует. Тут действительно легко можно от какого-нибудь шутника по башке монтировкой получить или заточку между лопаток. Поди знай, что тут на уме у местных жителей, в каком составе и количестве они бедолагу Парнеева мочили. И за что.
– Кстати, а не из-за бабы ли Парнеева грохнули? – вполголоса произносит Никита.
– Это ты сегодня в перечне вопросов не забудь отразить. А чтобы спермотоксикоз не замучил, разрешаю тебе, Никита Ильич, лично отработать эту версию.
– А вы, товарищ руководитель следственной группы, не боитесь, что в процессе отработки версии у вас еще один «глухарь» возникнет? – молвит Никита. – Грохнет меня какой-нибудь гарнизонный Отелло.
По звенящему голосу чувствую, что Никита вдохновлен возможностью допрашивать гарнизонных девчат на душещипательную тему личной жизни убиенного.
– Подозреваю, Никита, что этот Отелло бредет нынче рядом с нами, – отвечаю ему.
Палыч начинает понимать, что Никите невзначай отвалился лакомый кусок предстоящей работы, а с руководителем следственной группы можно обсуждать и «склизкие» вопросы. Он перестает корчить из себя страдальца.
– Никитушка! – подает голос Палыч. – Ты перед тем, как начнешь «с пристрастием» местных теток допрашивать, у меня предварительную ориентирующую оперативную информацию получи, чтобы зря время не терять.
– Это ты меня насчет их связей, мотивов, намерений просветить хочешь? Или покаяться в чем до того, как они мне среди прочих и на тебя пожалуются? – интересуется тот.
– Ну, примерно так!
– Сергей Павлович! Если дивизионных кадров и наших старших товарищей не окажется за столом, то вы эту ориентирующую оперативную информацию нам сегодня за ужином доложите, – закругляю я треп, поскольку мы уже выбрались на освещенную территорию и входим в столовую.
Уточкин и Чалдонов трапезу уже заканчивают. Не дожидаясь нас, они уходят в «нумера».
Авиаторов в столовой ужинает мало. Их женатое большинство предпочитает пораньше убыть домой, а стоимость несъеденного ужина получить деньгами.
С тех мест, что выделены нам за столом комдива, просматривается весь зал и порхающие по нему труженицы авиационного общепита. Они действительно порхают – независимо от роста, веса, возраста. Бросается в глаза, что они вышколены, но по-доброму, и общаются с офицерами без чопорности, в духе безмерного уважения к тем, кого кормят. Чувствуется, что и подбирают официанток не абы как, а вполне осмысленно. Круглые коленки. Слегка откляченные зады. Задорно торчащие поверх форменных фартучков бюсты. На лицах минимум косметики. Несмываемые улыбки. Видеть их приятно, и чем чаще, тем лучше. Не зря же в авиации говорят, что лётчик половину жизни смотрит на приборную доску, а вторую – на зад официантки.
Появление мужчин в мундирах с красными петлицами не остается незамеченным прелестными подавальщицами. Каждая считает своим долгом бросить оценивающий взгляд, не отвлекаясь при этом от текущей работы по перетаскиванию подносов с грязной посудой, что подчеркивает грациозность даже тех, у кого талий не наблюдается.
Замечаю, что самая молоденькая официантка задерживается взглядом на нашей компании чаще и дольше других. Коллег в качестве объекта ее внимания почему-то не представляю, но совершенно очевидно, что с такой девочкой вполне мог бы подружиться за время службы наш убиенный. Она вряд ли намного старше Парнеева, а гениталии, как известно, ровесников не ищут.
