– Ну ты брехать горазд, Стёпа! В полет хулигана отправил? Так только в голливудских фильмах бьют, – подает голос с толчка Гармонин.

– Как в голове запечатлелось, так и рассказываю. Вспоминай, Палыч, что в судебной психологии говорится об особенностях запоминания и запамятования событий в условиях угрозы жизни и здоровью. И вообще, какай там скорее!

– Не тяни, Стёпа, где сон? – подгоняет Уточкин.

– Рассказываю. Во сне той ночью, после сдачи зачетов и драки, где-то под утро Вася Котов подъехал ко мне на сером в яблоках скакуне, отсалютовал парадным клинком и объявил мне трое суток ареста «за избиение гражданского лица, повлекшее его смерть». А я с перепугу полказармы разбудил воплем: «Не надо под арест, в отпуск хочу!»

– Сон полезный, – заключает Уточкин, – проверку версий убийства Парнеева по неосторожности и при превышении пределов необходимой обороны в план включить не забудь!

– Ну да! Он, наверное, на часового напал, а тот в пределах необходимой обороны продырявил его очередью из автомата. А потом превысил пределы и раскроил смертельно раненному череп в трех местах, чтобы тот не мешал его в сугробе прятать. Верно я понял, Владислав Андреевич? – выходя из сортира, комментирует Гармонин.

– Не умничай, Толстый! Мало ли какие еще абсурдные или чудные обстоятельства выяснятся, – пресекает пререкания Уточкин.

Умытые и побритые, минуем перекресток гарнизонных дорог и всей конторой останавливаемся, не доходя шагов двадцать до поворота к столовой, так как со стороны штаба дивизии тоже появляется группа военных.

Они, в отличие от местных жителей, одеты не в лётное и техническое, а в повседневное обмундирование.

По двойным широким голубым кантам на брюках угадывается командарм, а по фуражке с красным околышем – прокурор армии.

Шеф что-то говорит командарму, отделяется от его свиты, которая останавливается у входа в столовую, и направляется к нам.

– Утро доброе, мужики! Выспались? Владислав Андреевич! Условия у вас нормальные? С программой на сегодня определились? – не дожидаясь ответных приветствий, спрашивает Шеф.

– Определились! Тут у Гармонина есть что сказать по поводу трупа.

– Так-так! Толс… тьфу, Гармонин! Доложи, пока эти, – кивает на стоявших с Командующим авиаторов, – не подслушивают. Так от чего он помер-то?

– От несовместимых с жизнью двух сквозных огнестрельных ранений грудной клетки и открытых ступенчатых, оскольчатых переломов костей теменно-затылочной области черепа справа.

– Тс-с! – Шеф подносит палец ко рту и вновь кивает в сторону свиты командарма. – Не дай бог раньше времени эти услышат. Никому ни слова о характере ранений. Даже Командующему! И как можно дольше!

– Так ведь им для захоронения трупа справку о смерти со дня на день выдадут. Вот все и узнают!

– Вот и позаботься, Гармонин, чтобы эксперты эту справку как можно дольше не выдавали. Ну, хотя бы дня три, а то и пять. А остальным, если вас спрашивать будут, объясняйте, что не закончили исследование, оттаивает труп, что это не кусок говядины, а промерзший за зиму мужчина в пять пудов.

– С экспертами врач здешней базы дружит. Он в заочной ординатуре военно-медицинской академии на судмедэксперта учится. Ему эксперты всё скажут, – продолжает перечить Гармонин.

– Вот! Этому ученому ты все в первую очередь и объясни! Расписку о неразглашении данных предварительного следствия у него отбери. Если хочет дальше учиться, то должен молчать, как покойный Парнеев. А пока… Слышали? Всех касается! На вопросы командиров, знакомых баб, местных жителей и прочей общественности о причинах смерти Парнеева отвечать, что они и сами всё видели, когда труп нашли. Что зарезали голубчика да голову аж до крови разбили. А подробности эксперты позже точнее скажут. Всё! Завтракать идем.

За столом командира дивизии, куда мы во главе с Шефом приглашены, завтрак проходит неторопливо.

Кто знает, что такое завтрак в летной столовой? Авиаторы, конечно, знают. Но что такое завтрак командира, принимающего вышестоящее командование, знают даже не все авиаторы.

Мне такие командирские столы видеть доводилось. И сидеть за ними тоже. Поэтому, не шибко засматриваясь на сыры, колбасы, окорока и буженину, яйца, фаршированные рыбой и рыбу, фаршированную чем-то еще, соленые грибки, черемшу, папоротник, и т. д. и т. п., от чего отвыкли в карточно-дефицитном Арканске коллеги, пододвигаю к себе скромную тихоокеанскую селедочку с лучком под постным маслицем. Среди серебристо-розовых кусочков переливаются красно-белым перламутром и чем-то желто-стеклянным ее же, селедочкины, молоки и икра.

Из предложенных пяти или шести вторых блюд прошу принести двойную порцию жареной рыбы без гарнира. Мозги перед напряженной работой настойчиво требуют фосфора. От третьего блюда отказываюсь. Не хочется расстраиваться – вдруг, как в курсантские времена, подадут чай с запахом сухофруктов, имеющих обыкновение застревать в носиках военных чайников после подачи в них компота на вчерашний обед. Душу греют лежащие в портфеле кипятильник, граненый стакан и пачка натурального молотого кофе.

Завтрак приятен, но почему-то все же завершается.

Первыми, пожелав остающимся приятного аппетита и по-свойски нежно поблагодарив официанток, из-за стола отпрашиваются офицеры штаба дивизии.

Комдив остается с Командующим и сопровождающими его членами комиссии.

Следом, соблюдая тот же ритуал, поднимаются офицеры штаба армии, прибывшие с командармом. Их тоже милостиво отпускают.

По кивку Уточкина мы тоже начинаем заканчивать, дабы оставить Шефа в интимном уединении с авиационным руководством. Но Агафонов, явно вопреки ожиданиям комдива и командарма, нас просит остаться. Что-то сложилось в его руководящей голове, пока он сидел, не прикасаясь к закускам, и на сладкий чай налегал – после вчерашнего, наверное.

Напряженное молчание застревает где-то между прокурором и командармом. Чего-то ждут друг от друга.

Не выдержав затянувшейся тишины, просит разрешения выйти из-за стола комдив. Командующий его не отпускает.

Видимо, информацию о результатах вскрытия трупа ждет командарм, а прокурор ждет, когда же уйдет свита командарма и комдива.

Дождавшись, Шеф нарушает свое давешнее указание.

Серьезным до дурашливости тоном говорит:

– Товарищ Командующий! Дайте слово коммуниста и офицера, что из всего, о чем узнаете, ничего не скажете ни жене, ни любовнице, ни собственным заместителям, а особенно политработникам, пока вон тот (указывает на меня) в очках старший лейтенант не разрешит. Он у нас уголовное дело примет к производству.

Командующий хмурится, потом видит, как увлеченно, не отрывая взгляда от тарелки, я разбираю двумя вилками жареного хека, и добродушно ухмыляется.

– Даю слово!

– Так вот, товарищ Командующий, нам уже известно, что младший сержант Парнеев Григорий Григорьевич убит двумя выстрелами из автомата в грудь навылет.

Командующий осматривается выпученными глазами по сторонам и дает волю эмоциям.

Кроме наших, Шефа и комдива рядом никого. Только официантки гремят посудой в противоположном углу столовой.

Командующий не плюется и почти не матерится, хотя, как генерал-полковник авиации, все это делать умеет. Он орет громким шепотом:

– Да здесь! Здесь, б^***ь, за КПП в «Шанхае»! Не то что ствол, водородную бомбу найти можно! Здесь же вокруг бичи и зэки живут! А офицеры с прапорщиками от них немногим отличаются! Одна половина на бичевских дочках жената, а у другой половины родители зэки! Официантки, б^***ь, которые из местных, всё недоеденное офицерами уносят своим хахалям, что с приисков зимовать спускаются! А уж те люди лихие! Здесь в любом доме охотничьи стволы имеются, в том числе нарезные! Да тут…

Выдохнув раздражение, государственный человек берет в нем верх, говорит уже не шепотом, но еще тише.

– Раз я обещал, то, конечно, никому ничего не скажу. Однако и вы уж расстарайтесь, ребята! Найдите убийцу! Вот и комдив вам скажет, что как труп обнаружили, так даже в городке, где семьи офицеров и прапорщиков живут, дворы и улицы обезлюдели. Страшно здесь на самом деле. Красноармеец Сухов говорил, что Восток – дело тонкое, а уж Дальний и подавно. Знаете, какой контингент здесь веками оседал? Люди, насквозь отмороженные! Злые как собаки! Что зэки, откинувшиеся с дальневосточных зон, что старатели с якутских и магаданских территорий, что наши отставные военные. Никто ничего не боится. Им нигде уже хуже не будет.