— Ты о чем, Фрязин⁈ Ты кому служишь, князю своему или Святославу⁈

«Сказал бы я тебе, — мысленно посылаю его по матери, — да не хочу с братом твоим отношения портить!»

Зная, что князю Московскому осталось уже не долго землю топтать, я решил тогда потерпеть. Ответил спокойно и только по существу.

— Я служу не князю, а городу Твери и земле Русской, а в вопросе моем никакой обиды не вижу. В чем ты, Михаил Ярославич, поругание для себя узрел?

Не в силах более сдерживать свою порывистую натуру, Михаил вскочил из-за стола.

— Да что ты его слушаешь⁈ — Его взгляд ожег брата. — Тебе кто дороже, старший брат или дядя⁈ — Он впился глазами в лицо Ярослава. — Или может, этот фрязин тебе милее⁈

Я тогда сразу понял, вот это он зря. Ярослав уже давно не маленький мальчик, ему уже восемнадцать стукнуло и такого обращения он не потерпит. Так и было, Тверской князь бросил гневный взгляд на брата.

— Ты мне не старший, мы с тобой оба князья равные, а консул дело говорит. По закону надо жить, а то вся Земля русская кровью умоется.

Ярослав замолчал, а я, не удержавшись, вставил.

— Dura lex, sed lex!

А на вскинутые на меня вопросительные взгляды невозмутимо перевел.

— Закон суров, но это закон! Так говорят у нас в Риме. Для хорошего правителя есть только один путь! Если закон ему не нравится, то надо менять сам закон, а не нарушать его!

Взгляд Ярослава сказал мне, что мой ответ ему понравился, чего нельзя было сказать про его брата. Вскочив, тот зыркнул на всех бешеными глазами.

— Да пошли вы! Я и один справлюсь! — Отшвырнув кресло, он бросился к выходу.

Его боярин кинулся следом, на ходу кланяясь хозяину дома, мол извиняйте, но что поделаешь, горяч княже!

Пока вспоминал, не заметил, как и приехал. Луна, почуяв запах жилья, прибавила шагу, и через минуту из-за поворота показались частокол и ворота завода.

Створки ворот распахнуты, но «вневедомственная охрана» на месте. Дед Коростель стащил с головы треух и согнулся в поклоне.

Въезжаю в ворота, за мной два конных стрелка охраны, и мы втроем правим к зданию управления, дощатому сарайке с маленьким оконцем и торчащей железной трубой.

Из двери тут же выскакивает голова сего предприятия Яким Серый и бежит мне навстречу.

— Многие лета, многие лета, господин консул! — Тараторит он, как заведенный, и хватает мою кобылу под уздцы.

Луна недовольно косится на такое бесцеремонное отношение. Она у меня дама спокойная, но такого обращения не терпит. Фыркнув, она дернула головой, и я успокаивающе похлопал ее по гриве.

— Тихо, тихо, девочка моя, это человек по глупости, а не со зла!

Спрыгнув на землю, поворачиваюсь к Якиму и подошедшим вслед за ним моим главным мастерам, плотнику Ясыру, Фролу и кузнецу Вакуле.

— Ну что, запустили?

Отвечает мне самый маленький по росту, но далеко не по авторитету Фрол Ивсеич.

— Справились, господин консул, хвала господу!

Дело в том, что вчера они должны были запустить производство, устранить все недочеты и сбои, а сегодня уж показать мне со всей торжественностью.

Вижу, что лица у всех довольные, и это без всяких слов доказывает, что все действительно в полном порядке. Эти люди простые, у них что на сердце, то и на лице, таиться и хитрить они не умеют. Кстати, все они уже давно свободные люди. Еще в январе сорок третьего года истекли оговоренные пять лет и срок добровольного рабства закончился. И тут я могу с гордостью заявить — никто из моих людей не ушел, и в общем-то ничего не поменялось в повседневной жизни острога Заволжский и его обитателей.

Все деловые отношения как были, так и остались ясны и прозрачны. Я тут боярин и хозяин всего. Ежели на моей земле крестьянин расчищает новый участок под пашню, то три года он ничего не платит, но уж потом будь любезен десятину отдай. Десять процентов мне, еще столько же доля ханская, так что с дохода пятую часть он отдает, и это по здешним меркам крайне льготные условия. Потому как по другим местам доходит и до половины, а еще барщина на боярских землях и прочие принудительные работы. У меня же гарантировано нет никаких дополнительных поборов, а на все свои работы я нанимаю желающих и плачу по договору. К тому же, снабжаю в рассрочку сельхозинвентарем, посевным зерном и удобрениями.

Производство последнего налажено еще с первых дней. Торф с ближайших болот, благо его тут немерено, мешают с перегноем и навозом с моих ферм, а полученную смесь вывозят по весне на поля. Староста Ярема за этим следит строго, как и за трехпольем. Тут воли нет, мне временщики, что землю истощат и уйдут, не нужны. В общем население только растет, и не смотря на все кажущиеся льготы и послабления, доход мой тоже растет, потому что из тех трехсот, с кем я начинал, за неполные десять лет население Заволжского перевалило уже за три тысячи.

Все эти мысли промелькнули в голове за секунды, и обведя всех смеющимся взглядом, хлопаю по плечу подвернувшегося Якима.

— Ну пошлите тогда, показывайте!

Оставив стрелков с лошадьми у коновязи, я двинулся к плотине. Мастера устремились за мной, а Яким, семеня у левого плеча, суетливо забубнил.

— Все запустили вчера, проверили, господин консул, теперь крутит, как зверь!

То, что вал крутится, я и так слышу, грохот стоит изрядный. В этом году здесь перегородили плотиной русло реки Орша и установили водяное колесо с приводом на дереводробилку.

Подхожу к плотине. Смотрю, как падая вода крутит колесо, подавая по валу вращательное движение на металлическое бревно, утыканное шипами. Оно дробит деревянные плашки на опилки.

Затем мы все вместе переходим во второй двор, где эти же опилки еще раз дробятся, но уже вручную и варятся в котле с добавлением извести. Процесс этот не быстрый, длится не менее суток, а затем уже полученный продукт промывается проточной водой, отжимается и вновь кипятится с добавлением крахмала.

Посмотрев на три больших чана, в которых булькает вонючее варево будущей партии, я иду дальше. В следующем цеху с десяток полуголых мужиков занимаются измельчением полученной массы до однородного состояния, а затем она черпается мелкой сеткой на прямоугольной раме и вновь отжимается. Дальше полученные листы прокатываются под прессом и сушатся.

Это уже в последнем цеху, где Яким с гордостью показывают мне готовую продукцию. До мелованной бумаги двадцать первого века ей, конечно же, далеко, но для тринадцатого это высший сорт. Никто и нигде пока такую бумагу не делает, ну разве что в Китае, но я ее не видел.

Выхожу из цеха и удовлетворенно жму руки всем мастерам по очереди.

— Хорошо, я доволен! — Вижу расплывающееся в улыбке лицо Якима и добавляю в голос строгости. — Пока доволен! Ты следи за всем в оба глаза, работягам из цеха в цех слоняться не давай и посторонних не пущай. Понял⁈

Тот старательно кивает, а я уже торопливо шагаю к коновязи. Воняет тут немилосердно, и хочется поскорее уж свалить отсюда.

Вставляя ногу в стремя, вспоминаю селитряницы, выделку скипидара и в сердцах бурчу про себя.

'Ну почему все нужные производства такие вонючие⁈

Вслух же прощаюсь с мастерами и Якимом и разворачиваю кобылу к воротам. На сегодня у меня по плану еще проверить, как там с новой домной идут дела. Это дело совсем недавнее и крайне нужное. Город растет, население с каждым годом прибывает, производство расширяется и катастрофически не хватает железа. Меди у меня не так много, и не везде ее используешь, а привозное железо дорогое. Но даже не это основная проблема. Был бы товар, а деньги бы нашлись, но в том-то и дело, что не везут супостаты западные. Я с моих новоявленных новгородских родственничков требую, а они только руками разводят, мол Ганза препоны чинит, и сама не везет, и другим мешает.

Мне это не удивительно, видимо, политика сдерживания России родилась не в двадцатом веке. В общем ломал я голову над этим вопросом, ломал, а тут во время похода на Полоцк наткнулся я там на одного занятного человека. Уже перед самым отъездом заехал я в одну из кузниц своей кобыле подкову сменить.