- И?!..

- Господин полковник, простите мне фамильярность, но я абсолютно убежден, что после следующего моего рассказа вам непременно захочется выпить. Позволите налить?

- Наливайте, - согласился заинтригованный Васильев. – Только, умоляю, не тяните паузу, как актер театра Станиславского!

- Так вот, - продолжил Потоцкий, разлив водку. – Мужика этого наниматели искали более трех лет, что свидетельствует о максимальной серьезности их намерений и надежд, которые они возлагали на эту операцию. Наконец, удача улыбнулась промышленникам: отыскался схожий летами человек, похожий на Распутина как брат-близнец. Семья его две дюжины лет как преставилась по болезни, жил он в родной деревне бобылем и репутацию имел самую скверную. На предложение нанимателя согласился сходу, хапнул аванс в пять тысяч, дал привезти себя в Петроград и с превеликим удовольствием употреблял мадеру, пока готовилось все, о чем я рассказал ранее. И теперь, Валериан Павлович, прозвучит ответ на ваш отличный вопрос. Этот человек – уроженец села Богословка Рассказовского уезда Тамбовской губернии. Данные достоверно проверены мною лично при помощи телеграфа – связался с Тамбовом по линии МВД. И зовут нашего героя Григорий Павлов Коровьев. Валериан Павлович! Вам плохо?

Добрые три секунды вечно невозмутимый полковник Васильев хватал воздух ртом, глядя на мир ничего не видящими выпученными глазами. Негласный шеф «Бешеных псов» сумел обуздать себя, едва пальцев коснулась ледяная рюмка, заботливо подвинутая ротмистром Потоцким.

- Не пьянства ради, но здоровья для, - подсказал везучий Казимир Болеславович.

- И за блюз во всем мире! – рявкнул полковник, выливая водку в рот.

Балашов тоже пренебрег возможностью отправиться домой: что там делать-то? Танечку, слава Богу, удалось сослать к сестре в шведский город Лунд – начиная опаснейшую игру, Алексей Алексеевич озаботился, прежде всего, об эвакуации своих тылов. Так что направился подполковник к себе в отдел, а там… Шум, гам, чай рекой и дым коромыслом – из дальних странствий возвратился штабс-капитан Муравьев, и сослуживцы радостно облепили щеголявшего обветренным загоревшим лицом коллегу. Тепло поприветствовав возвращенца, Балашов спросил чаю и ушел к себе. Бегло просмотрел текущие документы: ничего особенного, рутина. Попил чаю, погрустил с папиросой у окна. Решил дальше грустить под музыку, завел граммофон.

Гадала цыганка мне раз по руке –

С тех пор пронеслось много лет –

Сказала: «Пройдёшь ты всю жизнь налегке,

А сгинешь там, где рассвет.

В дверь стукнули, и, не дожидаясь разрешения, в кабинет буквально ворвался Муравьев. Лицо его выражало крайнюю степень удивления.

- Выше высокоблагородие… Прошу прощения за вторжение, но откуда? Откуда это у вас, откуда это вообще здесь?

- Что вы имеете в виду, капитан? – меланхолично, в царском стиле, спросил Балашов.

- Эта песня, откуда она в России? Я возвращался из Кадиса очень кружным путем, пришлось дважды пересечь Атлантику. И в Новом Орлеане услышал эту песню! Ее там поют не столь бодро - скорее, заунывно, и, разумеется, по-английски, но песня как раз эта, и слова примерно те же. И дом этот – действительно старую тюрьму, - снесли сравнительно недавно. Мне рассказывали, на ней восходящее солнце нарисовано было. Что это, ваше высокоблагородие?

- Это называется блюз, - ответил внезапно пробудившийся к жизни подполковник, в глазах его заплясали черти. – Теперь такое есть и у нас, привыкайте. И… спасибо, капитан. Вы нечаянно мне очень помогли.

Зазвонил телефон. Муравьев понимающе кивнул и вышел. Балашов снял трубку.

- Балашов, у аппарата!

- Вариант семь бис, срочно, - внятно произнес узнаваемый даже в телефоне голос Васильева.

- Согласен, ибо аналогично, - ответил Балашов и повесил трубку. Оделся, попрощался с офицерами, вышел и поймал извозчика. Предстояла внеплановая встреча на конспиративной квартире.

***

Секретарь имел вид одновременно растерянный и озадаченный.

- Ваше императорское величество, к вам дворянин Набоков с прошением на Высочайшее Имя. Прибыл лично, не назначено.

- Набоков? Это который думский юрист, из кадетов?

- Никак нет, это его старший сын, Владимир Владимирович.

- И чего от меня хочет молодой господин Набоков? - удивленно спросил Николай Второй.

- Испрашивает дозволения ловить бабочек в царскосельских парках.

- Что-о?! Вы смеётесь?!

- Ничуть, ваше императорское величество. Я бы не осмелился.

- Тогда, не иначе, господин Набоков изволит потешаться? Давайте сюда прошение, и через пять минут – его самого.

На Высочайшее Имя Набокова Владимира Владимировича прошение

Ваше Императорское Величество!

Являясь страстным энтомологом-любителем, я, возможно, обладаю одной из самых внушительных коллекций бабочек во всей Империи. В то же время, не желая ограничивать свое увлечение единственно пустым собирательством, провожу различные изыскания, описывая виды населяющих наше Отечество бабочек, а также пути, коими виды этих насекомых изменяются с течением времени. Принимая во внимание, что парки Царского Села долгое время являются заповедными и притом весьма обширными, предвижу, что смогу встретить здесь немало достойных экземпляров, в том числе, возможно, сохранивших свойства изначальной породы, не претерпевшей изменения под влиянием хозяйственной деятельности человека. Полагаю совершить такое исследование к вящей пользе Отечества, в связи с чем испрашиваю Вашего Высочайшего дозволения на поиск и отлов бабочек в парках Царского Села.

Верный Вашего Императорского Величества подданный Владимир Набоков.

Дочитав составленный явно болеющим за свое дело человеком документ, царь передумал общаться с ним лично, заскучал и вновь погрузился в привычную апатию. Начертав резолюцию «Дозволяю. Николай», звонком вызвал секретаря и молча вернул прошение ему. Секретарь, в свою очередь, передал документ Владимиру и объяснил, где и как получить постоянный пропуск.

***

Едва сбежав от поймавшей кураж Татьяны Николаевны с которой сталось бы и четвертый час подряд молотить по клавишам рояля, я таки остограммился и с известной целью утвердился все на той же скамейке все в том же парке. И меня немедленно настиг еще один посетитель. Сперва я увидел над линией высоких кустов знакомый сачок и подумал: «Да ну, нафиг». Но через полминуты из-за кустов действительно вышел Володя Набоков, и я обрадовался ему как родному. Да он и стал мне в каком-то роде родным – пафосно выражаясь, товарищ по оружию, как-никак.

- У вас бабочек в роду не было? – спросил Володя, когда мы тепло поздоровались.

- Да, вроде, не припомню, - так же серьезно ответил я. – А что?

- До сих пор удачно ловить мне удавалось лишь бабочек, с людьми вечно что-то шло не так. Но вас я вычислил, разработал план – и исполнил весь, до последней точки, - и он поведал мне ковбойскую историю своего проникновения в дворцовый парк.

Я так хохотал, как давно не случалось.

- То есть, бабочки в парке…

- Едва ли чем-нибудь отличаются от тех, что я наловлю, скажем, в Стрельне, Сестрорецке или Выборге, - пожал плечами Набоков. – Но ловить я их, понятное дело, буду, хотя в октябре в наших широтах это не самое простое дело. Но мне дорога возможность время от времени встречаться с вами, Григорий Павлович. Боюсь показаться сентиментальным, но мне вас не хватало. Особенно после того, как я остался один, - тут он поведал историю своего нечаянного одиночества и почему, собственно, так вышло.

А я в который уже раз подумал, какой же мощный вирус всадил в нас – тех, кто родился и жил уже после Великой Отечественной, - коварный летающий дядька Сент-Экзюпери с его двумя основными постулатами «зорко лишь сердце» и «мы в ответе за тех, кого приручили». Потому что, когда узнал, что мой собеседник отстал от поезда, погнавшись за человеком, которого принял за меня, захотелось обнять этого нескладёныша и плакать вместе с ним. Но, подозреваю, Володя провернул свой могучий бабочковый троллинг с несколько иными целями. И я не ошибся.