Вы станете смеяться, но мне на голову упал кирпич! Вы возразите, ссылаясь на незабвенного классика, что кирпич ни в коем случае ни с того, ни с сего на голову упасть не может. И я соглашусь с вами, хотя, убейте – не пойму, кому понадобилось меня поприветствовать снайперским броском кирпичом. Впрочем, убивать меня поздно – я ведь уже… Пятнадцать секунд назад шёл по Малой Ордынке под проливным дождём, возвращаясь с репетиции: за спиной – гитара в чехле, в левой руке – полупустая уже бутылка «Жигулей», в правой – едва прикуренная сигарета. И вот уже труп с проломленной башкой валяется в луже, а сам я, глянув на него напоследок ещё разок, улетаю куда-то нафиг, где, похоже, не будет уже ни гитар, ни пива, ни сигарет. Нормально, да? И я лечу сквозь пресловутый тоннель, и лечу быстро. Но виден свет, и вот уже нет тоннеля, и ничего вообще нет, кроме белого света и двух чёрных полукресел. В одном из них сидит Джимми Хендрикс, во второе, после его приглашающего жеста, сажусь я.

- Здорово, чувак! – говорит он.

- И тебе не хворать, - отвечаю. – Я рехнулся или гикнулся?

- Гикнулся, - кивает Хендрикс. – Не совсем сам, но какая теперь разница, а?

- Круто. – Не знаю, что ещё сказать. Прошло секунд пятнадцать, и я не успел осознать, что уже умер, погиб, так сказать, во цвете лет, на сорок восьмом году жизни…

- Ещё б не круто! И что теперь?

- Это я тебя должен спросить: что теперь? – вяло огрызаюсь. – И, если уж на то пошло, ты кто такой? Апостол Пётр?

- Ну, в данный момент, как ты можешь видеть, я – Джимми Хендрикс. – Он извлекает из воздуха свой перевернутый «Стратокастер» (шнур подключен, но теряется в свете), играет первые такты Foxy Lady. – Убедительно?

- Вполне, но всё равно это как-то не похоже на правду.

- Чувак, расслабься: на правду не похоже вообще ничто. Я могу выглядеть как кто угодно – как совершенно незнакомый тебе седой старпёр с длинной бородищей, как ботан из седьмого класса, да как Мерилин Монро, наконец, хотя в последнем случае ты первым делом вознамерился бы меня трахнуть, напрочь забыв при этом, что осуществить намерение толком нечем: тела-то у тебя нет… Короче, не заморачивайся, мой тебе совет, чувак.

- И когда мне в ад? – спрашиваю.

- Как вы все меня задолбали, долбанные кретины! – закатывает глаза Джимми. – Идиотская древняя страшилка в устах отмороженного блюзмена из XXI века – это, конечно, очень стильно, понимаю. Нет ни геенны огненной, ни вялого треньканья на арфе в облаках. Вы что, Создателя держите за олигофрена, начисто лишённого фантазии?!

- Ладно, ничего этого нет, - примирительно говорю я. – Но что тогда есть?

- Всё остальное, - совершенно серьёзно отвечает он, - так что я повторю вопрос: И что теперь?

- Не знаю…

- Не знает он… Ладно, подсказка: твоя бывшая тушка лежит в луже с проломленным черепунделем, и противный ноябрьский дождик смывает остатки твоего последнего пива в канализацию – вместе с кровушкой. Сам ты тупо хлопаешь глазами здесь – нигде и никогда, и осталось выяснить, чего ты, чувак, хочешь?

Я совершенно не понимал ни что происходит, ни с кем я говорю, ни как ответить на его дурацкий вопрос. Чего я хочу? А чего? Я, который только что умер? Чья тушка… - и так далее по тексту? Вот чего я могу хотеть? И вот свет сереет, и дождь появляется и здесь. Я вижу, но не чувствую его – дождь вокруг меня. И в этом дожде тают легендарные черты моего собеседника. Вместо него из струй серого ливня проявляется старый негр в чёрном костюме и шляпе. Отбивает ногой в лакированном ботинке ритм, насвистывает… И я думаю, что улыбаюсь.

- Я хочу блюза, - говорю.

- Блюза? – хриплым голосом удивлённо говорит Джон Ли Хукер и каркающе хохочет. – Блюза?! Это можно! Будет тебе блюз! – И щёлкает пальцами.

Часть первая. «Я проснулся рано утром…»

На улице всегда пахло либо цветами, либо трупами

Вертинский

Глава 1. Балалай-блюз на Гороховой

Мой блюз начался совершенно классически: я проснулся утром. И, едва понял, что таки проснулся, и именно что утром, и, вроде как, живой, принялся за инвентаризацию окружающей действительности. И моментально осознал: да, это, вне всяких сомнений, блюз. И ещё какой! Вот такой, приблизительно:

Я проснулся рано утром – опять, похоже, с бодуна.

О, я таки проснулся утром – но, мать, с такого бодуна!

А в койке у меня подруга –

И, вероятно, не одна…

Откинув одеяло, убедился, что с последним утверждением несколько погорячился: подруга была одна. Но большая. По счастью, одетая в непрозрачную ночнушку, а то, боюсь, мой похмельный организм не вынес бы созерцания столь монументальных телес в естественном виде. Так… Сам я, впрочем, тоже одет в какую-то пижаму, чего не терпел категорически примерно с пятилетнего возраста. Мать моя женщина, это что – кальсоны?! На пуговках и с завязками?! Как это меня угораздило?!

Я вскочил (о, моя голова!) и сел на кровати. Интерьер оказался насквозь незнаком и напрочь архаичен. Так, и где это я? Как я умудрился нарезаться с одной бутылки пива до состояния полной амнезии и потери инстинкта самосохранения?

И вспомнил – и дождь, и свет, и Хендрикса с Джоном Ли Хукером. Значит?..

Ооо, моя голова!

Ладно, примем как данность: я умер, теперь воскрес и маюсь похмелюгой. С последней надо разобраться поскорее, и тогда уж понять, что делать дальше. Встал. Комната пошатнулась и закружилась, закрыл глаза. Вытянул вперёд руки и, зажмуренный, медленно пошёл вперёд. Упёрся в окно. Что у нас там?

А там у нас город. Большой и старинный, и дома старинные, и люди старинные, извозчик вон проехал, и даже целый автомобиль – что-то вроде незабвенной «Антилопы-Гну», на которой Остап Бендер в исполнении актёра Юрского ударял по бездорожью и разгильдяйству. Мда-с. Однако. Сдаётся мне, господа, что я в Питере. В самом что ни на есть его центре. И давненько, как бы не при царе ещё.

Уже взрячую пошёл исследовать место пробуждения. В комнате, кроме кровати с неизвестной крупной подругой (под кроватью – ночной горшок), ничего интересного. Дверь. Что за ней? Какой-то плюгавый хрен…

- Добрейшего утречка, Григорий свет Ефимыч! Чего желаете-с? Мадерцы-с?

При мысли об опохмелке мадерой я едва не умер ещё раз.

- Пива. Много. – Это мой голос, да? Ни фига себе… Плюгавый изобразил крайнюю степень удивления.

- Пива-с? Так это… Не держим-с… Вы ж всё мадерцу-с кушать изволите…

- Водка в доме есть?

- Есть, как не быть, грешен-с, батюшка Григорий…

- Давай. – Пропотевшего, с глазами на полвосьмого, плюгавого сдуло куда-то вправо, затопотали заполошные шаги по лестнице. А я продолжил осмотр. Кухню нашёл с третьей попытки. Там наличествовала жуткого вида мымра, которая ни с того ни с сего принялась строить мне глазки.

- Воды. Стакан, - прохрипел я.

- Кипяточку-с? – участливо спросила мымра.

- Холодной.

- Сей секунд.

Сзади уже знакомые торопливые шажки.

- Вот-с, водочка-с, Григорий свет Ефимыч! Откушайте, не побрезгуйте!

Оборачиваюсь. На серебряном подносе стоит стакан, полный почти до краёв. Рядом на тарелочке – здоровенный солёный огурец и порезанный дольками апельсин. Н-да. Ничего так у меня здесь репутация… Но – немедленно выпил, в полном соответствии с очередным классиком. Слегка получшело. Пора, пожалуй, определиться во времени и пространстве. И с семейным статусом разобраться, и со всем остальным.

- Друг мой, - спрашиваю как могу проникновенно своего плюгавого спасителя, - штой-то мне с перепою память отшибло малость. Та фемина, что украшает своей небесной статью моё скромное ложе, - она кто?

Слуга уставился на меня оторопело.