- Отлично, сударь, отлично. Ну, за наш успех!

***

Скромная комнатка Коровьева на Крюковом решительно не предназначалась для такого количества посетителей. Но имевший в своем распоряжении несколько куда более комфортабельных конспиративных квартир полковник Васильев отчего-то решил проводить потайное совещание именно здесь. Сам Валериан Павлович снова оккупировал стул, того же ведомства подполковник Беклемишев демократично сел на тумбочку, а на кровати умудрились уместиться ротмистры Потоцкий и Басманов-второй, да двое представителей контрразведки: подполковник Балашов и штабс-капитан Денисов. Васильев, как старший по званию, председательствовал. Представив присутствующих друг другу, он начал:

- Итак, господа офицеры. Прежде всего, давайте определимся, на каком иностранном языке можем говорить мы все? Мы во внезапном месте, но давайте исходить из того, что уши есть у любых стен.

Посыпались доклады. В итоге выяснилось, что всем знакомы латынь и греческий. Подкинули монетку, и полковник продолжил значительно медленнее, вспоминая слова языка потомков Гомера и Эсхила. Непредусмотренные древним языком термины он озвучивал на испанском или английском.

- Итак, я разговаривал по отдельности с большинством из вас. То, о чем мы говорили, на деле оказалось явлением куда более серьезным. И времени, как оказалось, почти не осталось. Собственно, даже без «почти» - оно уже убегает в отрицательные величины. Все новые и новые данные подтверждают печальную картину: в привычном виде империя существовать более не может, и дни ее сочтены. Сразу несколько объединений разнонаправленных сил готовят мятежи. Эта разнонаправленность в сочетании с прочими факторами может привести к тому, что государство просто разорвет – что, конечно же, недопустимо и чего необходимо избежать, как я считаю, любой ценой. Господа офицеры, главное решение, организационное решение, тот импульс, который начнет всё – его надо принять здесь и сейчас. Отчизна, Родина, Империя – она превыше всего. И если для неё нужно отдать жизнь и поступиться дворянской честью – мы обязаны это сделать, господа.

- Осмелюсь напомнить, что для большей массы российского дворянства мы – парии, - встрял Беклемишев. - Они скорее пожмут лапу любому псу, кроме, разве, бешеного, нежели руку жандарму. Но на кону судьба России, и я согласен с тем, что ради нее необходимо отринуть любые условности и пойти на всё. Я безусловно с вами, Валериан Павлович.

Остальные вразнобой высказались в том же ключе.

- Отменно, - подытожил Васильев. – Тогда приступаем к разработке операции… операции «Бешеные псы». Поспешности стоит избегать, но и любое промедление гибельно, так что зазор невелик. Начнем сверху вниз. Итак, их высочества великие князья…

В дверь постучали.

- Да? – как ни в чем не бывало спросил полковник.

- Григорий Павлович, от князя Юсупова я! Их сиятельство беспокоиться изволят-с, просят непременно прибыть!

- Входи, мой дорогой! - бодро позвал жандарм.

Дверь отворилась, в комнату зашел невысокий невзрачный мужчина – и замер, зачарованно глядя на пять направленных на него револьверов.

- Любезный, - негромко произнес Балашов. – Закрой-ка дверь. И без резких движений.

[1] Бешеные псы – греч.

[2] Марка папирос в дореволюционной России, отсюда нечаянный каламбур.

[3] Песня «Улыбка». Музыка В. Шаинского, слова М. Пляцковского. Дочь автора встретила как-то группу китайских студентов, которые на полном серьезе говорили, что и эта песня, и мультфильм «Крошка енот», где она впервые прозвучала – ключ к пониманию «загадочной русской души». После чего хором исполнили «Улыбку».

[4] Текст автора, появившийся в процессе написания этой главы.

Швыбзя, Тютя и другие удивительные существа

Чем занять себя дорогому другу Гришке Распутину в ожидании файв-о-клока у императрицы, имея в виду, что часы показывают два пополудни? О, было бы желание, а занятие сыщется.

Для начала постарался прояснить вопрос с провожатыми: чем это таким я успел насолить казакам, что они всерьез вознамерились отправить меня к Джимми Хендриксу, опередив в этом вопросе незабвенного Пуришкевича? Вопрос, сами понимаете, не праздный: жить отчего-то хочется, и чем дальше, тем больше. Здесь скучно и, будем честны, страшно, но… Знаете, мне отчего-то нравится быть тут – где Саше Вертинскому снится бесконечный санитарный поезд, а храбрый Коля Гумилев одинаково хорошо действует и добрым словом, и револьвером. Мне на первую юность досталось довольно поганое время, да и на нынешнюю – а стоит вспомнить, что «родился» я тут всего-то неделю назад! – и на нынешнюю «юность» время выпало как бы не еще хуже. Но рядом с такими ребятами, как два эти поэта, как Балашов, как жандармский полковник, хочется жить и делать что-то хорошее, а не бухать с перепугу четырнадцать лет кряду, как я после крушения страны.

- Господа, пока вы меня провожаете, давайте расставим точки над «и», «ё» и другими буквами, где зачем-то могут понадобиться точки, - предложил я казакам. – Возможно, я даже соглашусь с вами, что повинен смерти, но хорошо бы знать, за что именно.

- Давайте я отвечу на ваш вопрос, сударь, - начал офицер. – Полковник Оладьин, честь имею. Суть проста: наслушавшись газетных сплетен, казаки их императорских величеств лейб-конвоя самовольно, не ставя старших по команде в известность, решили, ни много ни мало, спасти Империю, расправившись с главным виновником всех бед – то есть вами. Для этой цели они приехали в Петроград… - и он изложил мне вполне ковбойскую историю про лихих казаков и пулеметную засаду в Шушарах. – Так что зуб на вас они наточили действительно огромный, не зная ровно две вещи: первое, что охотились они не на вас, а на немецкого офицера, и второе, что ничего из того мракобесия, что приписывают вам, милостивый государь, в реальности не происходило.

- Как же не происходило, господин полковник! – взвился хорунжий. – Все ж газеты пишут, и в обчестве все разговоры только об том и идут!

- Хорунжий Подобед, вы ведь постоянно несете службу при особах их императорских величеств?

- Так точно!

- Тогда ответьте мне на два вопроса. Первый: сколько раз и когда именно господин Распутин бывал в сем году в царском дворце?

- Один раз, господин полковник. В марте месяце, как цесаревич болел.

- И второй: уезжала ли государыня в Петроград так, чтобы вы не знали, где и с кем она встречается?

- Никак нет, господин полковник! – бодро отрапортовал казак, и тут в его глазах мелькнуло понимание. – Ваше высокоблагородие! Так это что же получается?!..

- А то и получается, господин хорунжий, что вместо того, чтобы просто минуту подумать, сложить, так сказать, два с двумя и ожидаемо получить четыре, вы угробили пять человек, да в итоге самой императрице угрожали! И что теперь с вами делать? – на редкость спокойно для такой ситуации спросил полковник, и повисла тишина, нарушаемая лишь шорохом наших шагов.

- На всё воля ее императорского величества, - упавшим голосом ответил казак.

- Вот именно, - подвел Оладьин итог беседе и открыл передо мной дверь во дворец. – Проходите, Григорий Ефимович. Сейчас передам вас по команде местным распорядителям. Отмечу лишь, что видел вас некогда, и вы с тех пор сильно изменились.

- Tempora mutantur, - пожал я плечами. – Et nos mutamur in illis[1].

- Мда-с, - протянул полковник, вероятно, припоминая прежнего Распутина.

«Местный распорядитель» определил меня в недурственные, хотя, наверное, скромные по местным меркам, апартаменты, принес легкий перекус, пепельницу и кофейник. Узнав, что свобода моя никоим образом не ограничена, я, перекусив, взял гитару и вновь отправился в парк, попросив дворцового человека предупредить меня, когда будет без четверти пять.

Вот странно. «Детский концерт» я отыграл – часа же еще не прошло, а руки тянутся к инструменту. Ну, а если тянутся, так чего б не сыграть? Скамейки в парке изредка встречались. Не так часто, как в мое время – ну так это и не общедоступная «рекреационная зона», а частное владение, поэтому «малые архитектурные формы» на каждом шагу здесь были бы излишни. Найдя лавку, сел и заиграл – без слов, просто для себя, вокруг никого, - не имея в виду ничего конкретного, перескакивая с Shine on you crazy diamond[2] через Since I’ve been loving you[3] на I put a spell on you[4] и обратно. Тут чьи-то нежные ладошки закрыли мне глаза.