- Молиться, разве. Сама, поди, знаешь: под его дудку и царь с царицею пляшут, и все правительство. Кто князей Юсуповых убил? Понятно, Распутин! Кто великих князей одного за другим, как курей, режет? Кто заступника народного, поверенного Керенского, в канале утопил, а? Вот те крест, сведет нас окаянец со свету, а кто останется – тех немцам и запродаст! Моя невестка третьего дня пасьянс гадальный раскладывала – так там и глад, и мор, и огонь, и скрежет зубовный уже опосля Рождества настанет!

- Свят-свят-свят!

Нелепые, но страшные слухи волной катились по стольному Петрограду, и глухое ворчание тех, кто слушал их и передавал дальше, все сильнее и сильнее превращались в гневный предштормовой ропот…

***

За последующие после расставания с Марией Федоровной полчаса мне пришлось вспомнить привычный по жизни сто лет тому вперед сумасшедший темп и осуществить, по местным меркам, невозможное: найти принцесс, договориться о кратковременной аренде их недвижимости (условием Тютя и Швыбзя поставили личное присутствие во время записи – им было интересно); разыскать их матушку и утвердить эту сделку; договориться о пропуске на особо охраняемую территорию трех экипажей со звукозаписывающим оборудованием и кучей людей, проводить их по павильона и запустить процесс подготовки к записи. Слегка взмыленный, не без помощи провожатых добрался до императорского кабинета и попросил доложить обо мне.

Разговор вышел долгий. Разговор вышел плавный и нудный, как три тысячи сто сорок девятая серия бразильской мыльной оперы о злоключениях незаконнорожденной дочери каучукового магната. Государь был спокоен, как дохлая лошадь, и, если бы я не видел и не слышал его вчера, ни за что бы не поверил, что этого человека реально расшевелить. Сперва я подробно расписал, как перестал быть Распутиным, с кем виделся и о чем говорил. Потом в стотыщпятисотый раз рассказал историю крушения и возрождения государства Российского. Потом мы прервались на помолиться. Помолившись, его величество снова терзал меня вопросами по истории, ответить я смог едва на половину их. Но лейтмотивом всего своего вялотекущего спича проталкивал простую, как мычание, мысль: если его императорское величество не соизволит сплотить вокруг себя всех реально верных и не заберет все бразды в собственные царские ручки – империи кирдык. Да, ваше императорское величество, кирдык. Это татарский термин, полноценный перевод в вашем августейшем присутствии озвучить не осмелюсь.

Нет, я никоим образом его не троллил. И не пытался завести, в смысле, вывести из себя – царь был непрошибаем, как удав, сожравший статую Будды. Да и рано пока его выбешивать-то – запала надолго не хватает, это видно. Оттого и обидно: тот вчерашний решительный дядька – и сегодняшний никакой. Голос тихий, ровный, в глаза не смотрит вообще, больше на иконы в углу косится. Сейчас возьмет винтовку и пойдет бить ворон, а потом запишет в дневнике «Весь день работал с документами. Дежурил генерал Д.». Тоска. Хоть блюз про него пиши, вот такой, например…

- Что, друг мой, скучно? – спросил вдруг император, улыбнувшись по-чеширски. – Управление государством, в особенности же, большим государством, - назидательно изрёк император, - дело скучнейшее и серьезнейшее, ответственное и не терпящее суеты и порывистости. Уж это-то бедный папа сумел вколотить в мою непутевую голову. Приходится учитывать огромнейшее количество самых разных фактов, интересов, влияний…

Нет, кажется, я всё-таки взорвусь. И меня расстреляют за оскорбление величества.

– То, о чем вы говорите, ваше императорское величество, напоминает партию в шахматы…

- Вот-вот, именно! – радостно закивал Николай Александрович.

- … только на доске не шестьдесят четыре клетки, а в сто, тысячу раз больше, и фигур – соответственно, и каждая ходит особым образом…

- Вы очень верно ухватили суть, мой друг! Всё так и есть.

- Это всё, конечно, замечательно. Но, чтобы держать в голове такую партию, нужно быть не гением даже, а богом (царь испуганно перекрестился), и уж точно не стоит продумывать ближайшие ходы, когда крыша павильона, где идет игра, уже вовсю горит и вот-вот обрушится на голову гроссмейстера.

- А… а что тогда делать? – растерялся он.

- Сбросить к чертовой матери с доски все лишние фигуры, позвать решёточных, взять брандспойт и мчаться тушить уже этот несчастный павильон, ваше императорское величество! – прорычал я, давая волю чувствам.

- А то… кирдык?

- Он самый, причем полный!

- Покурим, пожалуй, - император достал папиросы, предложил и мне. Помолчали. – И списка этих самых… решёточных у вас, конечно, нет?

- Я не рискну. У нас сто лет историю переписывали туда-сюда, что было на самом деле, кто был хорошим, кто гадом ползучим – ни за что не поручусь. Было бы обидно оклеветать доброго человека или, того хуже, пригреть иуду.

- Но это не помешало вам указывать нашим бравым патриотам, кого непременно пустить под нож?

- Я не называл им имен, государь. То, что именно тех людей, кого они… приговорили, я помню, как одних из виновников катастрофы, лишь подтверждает, что «бравые патриоты» всё делают верно.

- Допустим. Но я не понимаю, я отказываюсь понимать, почему должен опираться на мужичьё?!

- Потому, что прежняя опора никуда не годится. Да, в России еще много дворян, помнящих о чести, о служении Отечеству. Но они, как правило, далеки от того уровня, на котором принимаются решения. Аристократия же, как мне кажется, чем дальше, тем прочнее срастается с буржуазией. А той последнее, что нужно – это четкая и крепкая самодержавная власть. Капиталу нужна мутная вода. Хорошо, давайте уберем аристократию – неважно, как. Оставим одно служилое дворянство. Уверяю, многие немедленно начнут целеустремленно лезть на самый верх – на место тех самых аристократов, ибо свято место не должно быть пусто, не так ли? И лезть они будут по головам, без лишней щепетильности – просто слаб человек, и редко кто устоит перед искушением. А мужичье составляет основную массу населения России. Процентов семьдесят, что ли – не помню, простите. Но в любом случае Россию придется коренным образом переформатировать. Нужна идея. Даже так: Идея. Простая и ясная, за которой пойдут все – и служилые дворяне, и честные дельцы, и разночинцы всех мастей, и трудовой народ. Большевики победили только лишь потому, что смогли увлечь своей идеей. Их было слишком мало, чтобы качественно напугать огромную страну, следовательно – убедили, увлекли. И кто знает – вполне может статься, что в итоге у них все рухнуло по той же причине – слабости и нестойкости человеческой природы. Но у нас с вами сейчас нет времени на евгенику, нам страну спасти надо! Опережая вопрос: нет, Идеи у меня тоже нет. И у кого, кроме господ революционеров, она есть – тоже не знаю… И да, войну при всем при этом проиграть тоже никак нельзя.

Царь долго молчал, курил, потерянно глядя в окно. Потом произнес – он, наверное, думал, что веско, но в его нынешнем исполнении дробление фразы на слова прозвучало особенно жалко. Да, вчера он мне нравился гораздо больше! Царь спросил:

- Григорий. Мой дорогой друг. Я вас умоляю. Не надо всех этих рассуждений. Просто скажите мне. Скажите, наконец, простым русским языком: что я должен делать?!

Ох и рохля ж ты, царь-батюшка…

- Господь Бог, ваше императорское величество, уж простите скомороха на дерзком слове, вручил эту землю не мне. Вот единственно тот, кому он ее вверил, и может принять решение, - и ни кто другой. Я только напомню слова какого-то определенно мудрого человека, который сказал, что у России нет иных союзников, кроме ее армии и флота.

- Это папа сказал, - прошептал Николай.

Он как-то скуксился, сгорбился – кажется, вот-вот заплачет.

- Ступайте, друг мой, - ровным, безжизненным голосом произнес император, бездумно глядя на бесшабашно храбрую ворону за окном.

***

Из воспоминаний Александра Ханжонкова