- Сможете нарисовать ее? Хоть приблизительно?

- Так точно, ваше высокоблагородие.

- Еще одна странная и ненужная деталь, - растерянно пробормотал Балашов, разглядывая рисунок корнета. Это же сигарная коробка – кажется, так в Североамериканских штатах называют такую поделку, благо она из оной и сделана.

- Разрешите спросить: а зачем делать гитару из сигарной коробки? – рискнул проявить любопытство Денисов.

- Мне кто-то рассказывал, что босяки в Америке, в особенности, негры, отличаются музыкальностью. Но инструменты стоят немалых денег, коих у них, конечно, нет. И потому они приноровились делать себе гитары, банджо и даже скрипки из коробок от сигар и прочего хлама. Но у меня вопрос: зачем Распутину, который не должен испытывать недостатка в деньгах, такая странная поделка?

Балашов, не говоря более ни слова, медленно опустился на стул. С полминуты он, все так же молча, смотрел перед собой, затем вытащил из кармана портсигар, достал папиросу и закурил, продолжая глядеть в какую-то неведомую даль. Наконец взгляд подполковника вернулся. Начальник отдела снял телефонную трубку.

- Третьего. Благодарю. Господин полковник, фон Нойманн загримирован под Распутина. Осмелюсь предложить, необходимо максимально усилить охрану Царского села. Так точно.

- Очень хотелось бы перенять этого фальшивого Распутина и к императрице ни в коем случае не пустить. Раз уж настоящий невесть где шляется… Впрочем… Капитан, куда пошел ваш вчерашний незнакомец от Поцелуева моста?

- По Мойке он пошёл, ваше высокоблагородие, в сторону Юсуповского дворца.

- Что бы ни случилось с Распутиным пятого сентября, весь этот бред, что наплели про него в газетах, идеально поможет Нойманну выдать себя за него. Написано же – сошел с ума, преисполнился благодати, ушел в юродство. Он вообще может делать что угодно, не стараясь вжиться в образ, вы это понимаете? Ладно. Вас в лицо он уже знает, надо кого другого направить патрулировать Мойку. Также вижу смысл отслеживать в городе проведение концертов американской музыки. Хотя бы один Распутин должен быть у нас в кулаке, а лучше оба. Безнадежная мера, конечно… Но зато теперь мы знаем: лохматого – берем, и лысого – тоже. Проникновение полноценного агента генштаба Германии на место этой сволочи Распутина совершенно недопустимо, господа.

- Ваше высокоблагородие, вы полагаете, что Распутин стал музыкантом американского толка? – спросил штабс-капитан.

- Я уже готов за что угодно цепляться, признаюсь вам честно, Вадим Васильевич.

- А что, если их больше, чем двое? – предположил корнет Болоховитинов.

- Будем уповать, что нет: мы пока и двух-то не поймали, - вздохнул Балашов, мысленно воспроизводя большой загиб Петра Великого, который выучил, ещё будучи в юнкерах. Не приведи Господь, если мальчишка прав…

***

Впервые в жизни удостоился трапезы с настоящим князем – после вчерашней спонтанной мини-пьянки Феликс счел нужным пригласить меня к завтраку. Тут я позволю себе отвлечься. В далекой уже моей юности, где-то на стыке XX и XXI веков, удалось мне заработать прилично денег – у одного из попсовых звездунов гитарист сломал руку, а под рукой каким-то чудом оказался я, так что прокатился с внезапной гастролью по половине страны. Ну, что сказать… При всей мерзотности материала, звездун хотя бы работал честно: никакой «фанеры», всё живьём. Так вот, заработал я денег, и решил пустить подруге пыль в глаза: пошли мы с ней питаться в ресторан писательского клуба на Поварской. Это стало моей грандиозной ошибкой: девочка была из «хорошей» семьи, я – из «плохой», то есть простой рабоче-крестьянской. Так что россыпь ножей и вилок на столе вызвала оторопь только у меня – барышня же великолепно умела пользоваться всеми этими излишествами. И в этом царстве вышколенных официантов, крахмальных скатертей и прочей роскоши я себя и чувствовал блюзово, и действовал коряво и невпопад, и такой стыд со всего этого поимел, что до сих краснею, как вспоминаю. По окончании пытки, часа через два, когда гардеробщик старательно помог нам одеться и мы вышли на февральскую Поварскую, испытал почти экстаз от накатившего облегчения и, не обращая внимания на барышню, выкурил три сигареты подряд.

Урок пошел впрок, и тогда же я нанял репетитора – бабушку системы «божий одуванчик», всю жизнь прослужившую в протокольном отделе МИДа, и обучился хотя бы основам этикета. В моей не слишком долгой, но богатой на события жизни эти знания выручали не раз. Пригодились и сейчас, так что перед голубейших кровей аристократом лицом в грязь я не ударил.

- И всё же, Григорий Павлович, я не до конца понимаю, зачем вам этот завтрашний концерт? Нет, я с удовольствием вас послушаю, и тесть мой изъявлял немалый интерес, но вам-то оно зачем? – спросил князь, едва мы покончили с завтраком.

- Всё очень просто, Феликс Феликсович, - ответил я. – В наше время, чтобы жить и удовлетворять свои материальные потребности – сколь бы скромными они ни были, - нужны деньги. Я не дворянин и не рантье, источника пассивного дохода у меня нет. Следовательно, я должен зарабатывать себе на жизнь. Ничего иного, кроме музыки, я не умею. Но есть нюанс: музыка, которую я играю, здесь никому неизвестна. Поэтому в моих интересах - как только можно популяризовать и блюз, и все сопредельные музыкальные течения. Пусть появится сто музыкантов или даже целых оркестров, пусть тысяча – я без куска хлеба не останусь. Главное, чтобы публика знала сей музыкальный продукт и была готова за него платить.

- Но, позвольте, - удивился Юсупов, - вы же видите, в каком положении наша страна? О какой музыке вообще может идти речь? Война, нищета, революция на пороге…

- А я могу это хоть как-нибудь изменить? – ответил я вопросом на вопрос, перебирая в памяти круассаны, бекон и все прочее, что мы только что изволили сожрать в разгар нищеты, о которой так волнуется мой собеседник. – Вчера имел долгую беседу с вашей почтенной матушкой, и уже в процессе этого разговора осознал, что я никто и ничто против объективных исторических процессов. Кроме того, важный нюанс, о котором мы вчера с ней не говорили. Я – человек совсем другой эпохи. Я мало, ничтожно мало знаю о том, что здесь на самом деле происходит. Точнее было бы сказать: не знаю ничего. И, более того, нас разделяют сто лет. Это только кажется, что сто лет – всего ничего, но представьте, что вас выдернуло с дивана вашего шикарного «Руссо-Балта» и забросило во времена Александра Благословенного, в 1816 год. Только что закончилась война с Наполеоном, угар крепостничества, Пушкин еще неизвестен, и так далее. Я не стану спрашивать, что вы там будете делать, но спрошу: как вы там себя будете чувствовать? А между 2016 и 1916 пропасть куда глубже, благодаря мощному техническому прогрессу и миллионам его последствий… Так что все мои знания и выкладки к реальной ситуации здесь едва ли применимы – у меня и вас – всех вас, от Государя Императора до последнего босяка в подворотне – просто разное мышление, и мы слабо стыкуемся. К тому же, массовая культура второй половины этого, ХХ века, привила нам изрядный цинизм и склонность к нерассуждающему насилию, до чего в эти страшные, но совершенно пока травоядные времена еще не дошли. К примеру, вчера я предложил вашей матушке физически уничтожить буржуазию, честно видя в этом один из путей по выправлению ситуации в России. Он в любом случае неправильный и, увы, недостижимый, этот путь, но это то решение, что первым пришло мне в голову…

- Вы страшный человек, Григорий Павлович! – князь Юсупов и в самом деле впечатлился.

- Ничуть, ваше сиятельство. Я просто совсем другой человек. О чем и говорю. И, будучи другим, я не вижу способов как-то деятельно помочь всем вам. И потому ещё, что у меня кроме воспоминаний из учебника по трижды переписанной истории иной информации об этом времени нет. Так что мне остается? Только петь песни на усладу почтеннейшей публики в ожидании момента, когда одуревший от «балтийского чая» матрос насадит меня на штык своей винтовки…