— Я не хотел.
— Я знаю, — ответила я, хотя в голове крутилось: «Ты лжешь, ты лжешь, ты лжешь».
Десять лет дружбы учат замечать многое: тонкую грань между «мне стыдно» и «мне стыдно, что я попался», виноватую гримасу, на самом деле сигнализирующую о том, что человек ждет, когда ты исправишь то, что он наворотил.
Интересно, что они разглядели в моем лице?
Я наклонилась погреть руки на животе Филлипа. От прикосновения он вздрогнул.
— Я знаю, — устало повторила я, почти чувствуя, как красный неоновый знак «ЛОЖЬ» загорается над моей головой. — Я знаю. Но Филлип умирает, и мы… я… наверное, нужно сделать так, чтобы его смерть не была напрасной.
Мы проделали дыру у основания четвертой колонны и аккуратно, кольцо за кольцом, уложили в глиняную полость кишки Филлипа. Фаиз и Лин заспорили о том, надо ли перерезать ему горло и не надо ли разделить его внутренности на части и наполнить ими еще три дыры, просто на всякий случай. Надо ли оказать последнюю услугу человеку, которого мы знали с шестнадцати лет, или следует принять его смерть как должное? Но тут особняк вздохнул — медленно, протяжно, как умирающий, выпускающий последнюю тонкую струйку воздуха из легких, — и внезапно мы увидели Талию. Она привалилась к стене, все еще обряженная в свадебное платье.
Все вышло в точности, как обещали сказки: немного крови, немного костей, немного семени, немного внутренностей — и дом вернул Фаизу девушку его мечты. От нее пахло землей и летним солнцем. Жимолостью, средством для смягчения ткани и кожей, нагревшейся от загорания на веранде. Когда Фаиз взял Талию на руки, измученное сердце Филлипа стукнуло в последний раз и замерло. Он умер в одиночестве, за нашими спинами. Двадцать четыре года он пребывал в центре всеобщего внимания и вот так сгинул — не было ни взрыва, ни всхлипа, один лишь вздох, и мир начал холодеть, и свет последних фонарей померк, обратился в ничто, в светлячков на дне слепых глаз.
Потом мы отправились домой.
Что еще мы могли сделать?
Когда родители Филлипа сообщили, что поминки состоятся в Вермонте, в родовом гнезде — его мать вечно твердила, как она жалеет, что покинула его, — никто из нас не стал придумывать отговорок. Мы явились в своих лучших траурных нарядах: я в черном платье, Лин в длинном пальто, а Фаиз в костюме, который ему уже не шел. Талия осталась в больнице, лелеять свои кошмары.
На церемонии присутствовали полицейские, но они стояли, стройные и расслабленные, скучая на этом задании. Ни тени смущенного сочувствия не мелькало на их почти одинаковых лицах. Полицейские устроились в углу и погрузились в просмотр роликов на YouTube, лишь изредка отвлекаясь на ленивый осмотр гостей. Я их не винила. Сострадание, как и все остальное, изнашивается от грубого использования.
Вдобавок к этому следствие закрыли. Перед тем как уехать, мы превратили особняк в погребальный костер для Филлипа. Потом мы врали, врали и врали, пока выдумка не сделалась такой же правдоподобной, как пережитый нами ужас:
— Мы много выпили, начался пожар, мы запаниковали. Когда мы выбежали наружу, то поняли, что одного из нас не хватает. Но было уже слишком поздно…
Это сработало.
Непонятно, почему нам поверили.
— Филлип погиб в результате случайности, — заявили медики и детективы, репортеры и соседи, а потом один за другим, исчерпав запас догадок и утешений, они ушли.
Под руководством Лина мы насадили Филлипа на торчащий кусок бревна, развернули то, что от него оставалось, растянули, как рождественскую гирлянду. Зажгли огонь. Потом смотрели на пожар.
Искать там было нечего.
Ничего и не нашли.
И внезапно все закончилось.
Филлип больше не был Филлипом.
Он превратился в закрытый гроб, сдержанные разговоры и дом с занавешенными окнами. Его мать витала меж гостями, точно фантом, — лицо, достойное королевы красоты, скрыто под вуалью, руки затянуты в бархатные перчатки.
— Соболезную, — сказала я ей.
Великолепная даже в отчаянии, мать Филлипа всхлипывала на моем плече, пока я молилась, чтобы дух ее сына нашел дорогу домой. Он был единственным ребенком в семье. Ненаглядным наследником, лучиком света, надеждой.
— Соболезную, — повторила я. Ни на что другое не хватало дыхания.
Мать Филлипа подарила нам по паре запонок, невозможно красивых, с одинаковыми волчьими головами и капельками опалов в глазах. Потому что Филлип считал нас своей стаей, объяснила она. Мне она дала коробку, которую я помнила по девятнадцатому дню рождения Филлипа. Я положила туда его рубашку — ту самую, что он оставил в моей общажной комнате. Филлип хранил в коробке свои комиксы — первые издания, в идеальном состоянии; он всегда обещал подарить их мне. «Это страховка на черный день, — заверил он меня тем зимним утром, когда мы лежали под крышей солярия, не пара, но и не друзья. — Я смогу оставлять их в залог и брать себе в Subway любые сэндвичи, какие захочу», — сказал он и улыбнулся так, словно солнце по утрам всходило для него одного.
— Если вспомнишь еще что-то… что угодно, — сказала мать Филлипа, вкладывая коробку мне в руки, — расскажи нам. Мы не будем тебя винить. Мы понимаем, что в жизни случается скверное.
Мы ничего не сказали. Как мы могли — после всего, что произошло? Мы запрятали ложь о смерти Филлипа между стаканчиками с кофе и обедами навынос, между разговорами по Skype и полицейскими допросами, повторяли мелкие подробности, пока сами почти не поверили в них. А потом мы запрятались в свою повседневную жизнь, плыли по течению, пока не стали друг для друга просто фейсбучными уведомлениями, бесконечной чередой дней рождений, лайков и рекомендованных фотографий.
Я вернулась к учебе. Предложи мне такое кто-нибудь шесть месяцев назад, я бы только посмеялась. Но после всего, что случилось, решила, что надо начать заново. И я вернулась за парту. В Оксфордский университет, если точнее. Экономика, а элективным курсом — бухгалтерское дело. Аккуратные цифры. Все опрятное, в отличие от того, что случилось тогда, там.
С недавних пор я начала подозревать, что охагуро-бэттари последовала за нами. Я вижу ее иногда. Или мне так кажется. Она отражается в оконных стеклах, лицо у нее изможденное, как у меня. Но это неизменно оказывается мое отражение: глаза расплылись до неузнаваемости, рот утонул в тени, будто остались лишь черные зубы.
Благодарности
Прежде всего я хочу поблагодарить Эллен Дятлов за то, что она поверила в эту книгу, когда я толком не понимала, как к ней подступиться. Книги в буквальном смысле не было бы, если бы не ее слова: «Мне это нравится, но придется как следует поработать».
Спасибо команде Nightfire за это и за все остальное, и в особенности Кристин Тэмпл — за то, что помогла мне одолеть бюрократию.
Спасибо Майклу Кэрри, моему многострадальному агенту и неукротимому сподвижнику.
Ричард Кадри, Али Трота, Оливия Вуд, Линда Нгуен, Шома Патнаик, Гэри Эстлфорд, Крис Блэйк и Брайан Киндриган, я обожаю вас всех. Спасибо, что были со мной в этот нелегкий год.
Кто такие ёкаи
Согласно традиционной религии японцев, синтоизму, в мире живёт множество сверхъестественных существ, демонов и духов. В японском фольклоре их называют ёкаями (妖怪). Иероглифы этого понятия означают нечто потустороннее, загадочное, очаровательное и ужасное одновременно.
Эти существа по-разному взаимодействуют с человеком. В некоторых сказаниях ёкаи выступают в роли хранителей и покровителей местности, гор, небольших поселений, они также помогают сельским жителям обрести достаток и способствуют богатому урожаю. Есть и те, кто, наоборот, желает навредить и проказничает: разоряет фермы, портит урожай, насылает стихийные бедствия. Но существуют и смертельно опасные ёкаи, которые устраивают настоящую охоту на человека. Именно из-за них эти существа воспринимаются в основном в негативном ключе и вызывают у людей ужас.
