Эта выжига Степанидушка, оказывается, в классе читает стихи о любви. Совсем свихнулась на половой почве.

Кылбанов начал быстро листать страницы дневника — где-то вдруг мелькнуло его собственное имя. Ага, вот оно. Так, так…

«Аким Григорьевич будто всё время что-то вынюхивает, водит носом, как собака…»

Как собака! Смотри-ка на негодницу, уподобить учителя собаке! Ого, и про Аласова есть.

«Сегодня наконец разгадала загадку, которую долго не могла разгадать. Оказывается, я по-настоящему влюблена в Сергея Эргисовича! Да, да, влюблена! Он — рыцарь мой!»

Кылбанов не поверил глазам своим, перечитал строки о любви к Аласову ещё раз и ещё. Товарищи дорогие, да это, пожалуй, и на самом деле интересно! Наш критикан, наш боевой жеребчик, оказывается, выступает в роли «рыцаря» несовершеннолетних школьниц! Ну и ну…

Раздался звонок. Быстро собрав контрольные, Кылбанов устремился к выходу.

— Аким Григорьевич, тетра-адь! — с криком бросилась за ним Вера Тегюрюкова, но учитель даже не обернулся.

С чего начать? Нужно прежде всего хорошенечко облаять Аласова в лицо и только после этого бросить на стол перед завучем тетрадь. Хотя, пожалуй, просто выложить — не тот эффект. Надо бы ещё почитать дневничок детально. Не будем торопиться.

На выходе из школы, словно собачка, под ноги кинулась к нему несчастная Тегюрюкова, вся в слезах:

— Аким Григорьевич, прошу вас! Вы же обещали отдать… Аким Григорьевич, прошу вас!

— Всё в своё время, Тегюрюкова! Обещал вернуть, так верну.

Он попытался обойти девушку, но тут на его пути выросли сразу трое молодцов из десятого класса — лоботрясы, каждый на голову выше учителя.

— Аким Григорьевич, — сказал Монастырёв угрожающе, — сейчас же верните. Чужой дневник не читают без разрешения хозяина.

— Ты, мальчишка! С кем разговариваешь? Разве с учителями так разговаривают? — прицыкнул на него Кылбанов. — Я ли не знаю, что можно и чего нельзя? Отойди-ка с дороги!

Парень не сдвинулся с места.

— Верните… Лучше верните, Аким Григорьевич…

— Дневник — всё равно что письмо. А чужие письма читать воспрещается, — вмешался и Брагин. — Так записано в Конституции! — У комсорга класса от волнения даже очки сползли с носа.

— «В Конституции»! Знатоки какие! Я вам покажу Конституцию! — Кылбанову пришлось буквально силой пробиваться сквозь неожиданный заградотряд. Вот ведь какая молодёжь пошла!

Дома Кылбанов долго не мог прийти в себя. Лишь успокоившись и пообедав, он вновь принялся за дневник, предварительно заложив дверь своей спаленки на крючок — неизвестно зачем. Тетрадь оказалась на редкость интересной.

Нужно отдать справедливость девчонке, критические её уколы были направлены не только в адрес одного физика Кылбанова, доставалось и другим коллегам. Да так метко схватывала, чёртова девка!

«От Сосина пахнет свиным катухом…»

Точно! Как-то чудак забыл переодеться, заявился в школу прямо из свинарника.

Или вот о Тимире Ивановиче:

«Всегда холодный — не человек, а холодильник».

Ох-охо! Пускай-ка завтра почитает о себе правду наш важный завуч! А вот супружница его в дневнике явно приукрашена:

«Надежда Алгысовна в этом году помолодела, переменилась! Она, оказывается, красивая — как я раньше этого не замечала! И характер у неё, оказывается, не злой. Одного не могу понять: как она могла выйти замуж за Тимира Ивановича?»

Было в дневнике и много всякого другого — о книжках, подружках и прочих пустяках. Но главным предметом был Аласов. Любовь к Аласову, мечтания об Аласове… То, что Кылбанову давеча бросилось в глаза, было только самое начало. Дальше девушка почти на каждой странице писала о Нём — каких только нежных эпитетов, каких признаний не удостаивался избранник её сердца! Он красивее всех мужчин на свете, он отважнее и умнее всех. Совершенный портрет героя из какого-нибудь старинного романа!

Погоди-ка, а как же сам-то он относится к этой неистовой любви? Кылбанов стал листать взад и вперёд, но точной записи, определённого ответа на столь важный вопрос не попадалось.

Было лишь нечто примерное, вроде:

«Сергей Эргисович сегодня меня назвал «Ниночка»… Не «Нина», а так и сказал: «Ниночка». У меня даже уши запылали. Почему он так сказал?»

Действительно, — «Ниночка»!

Или такое свидетельство:

«Сергей Эргисович пригласил меня на танец. Когда он взял меня за руку, мне показалось, что у меня остановилось сердце».

Когда же это? Э, да в новогодний вечер, на школьном балу. Действительно, танцевали — Кылбанов это помнит.

Ага, поездка на охоту — парни с девками! И учитель с ними, их пастырь и наставник.

«Лира с Гошей, Вера, Брагин ушли вперёд, мы отстали — Ваня Чарин да я. И Сергей Эргисович. Я шла рядом с ним! Шла и внимательно наблюдала за каждым его движением. До чего он энергичен, ловок. Каждый его жест красив! Вот он опередил нас, остановился и ждёт меня. Если я упаду, то поднимет за руку и поставит на ноги. Смеётся над моей неуклюжестью. Один из самых светлых дней в жизни!»

Пожалуй, достаточно. С такого крючка не сорвёшься, друг Аласов! Важно только не продать дневник дёшево, не упустить своего.

Кылбанов вскочил с кровати и лихорадочно стал натягивать штаны. Наш первый номер — сам Аласов. Вот это ход так ход!

— Хозяечка дорогая, принимай гостя!

— Здравствуйте, Аким Григорьевич. Раздевайтесь. — Баба Дарья тут же взялась за самовар.

— Сынок-то дома?

— Дома. В комнате у себя. А вы как живёте, Аким Григорьевич?

— Один из ста!

Наливая воду в самовар, старуха покосилась на развесёлого гостя.

Услышав голоса, из своей комнаты показался Аласов. Глаза вытаращил, увидев Кылбанова. Долг платежом красен — помнишь, как ты сам ко мне ввалился однажды, незван-непрошен?

— Ну, расскажи , Аким Григорьевич, — промямлил Аласов, когда уселись возле стола.

— На мои рассказы мешка не хватит…

Бедновато, бедновато живёшь, гордый человек! Разве что книжек много, когда и успел натаскать. Незаметным движением Кылбанов ощупал тетрадь во внутреннем кармане пиджака. Подождёшь ещё — с какой стати я стану выкладывать тебе с ходу? Подожди, потомись. Вот сидишь, ломаешь голову: зачем Кылбанов и почему? Вовек не догадаешься!