Ещё не начиная этой книги, ещё только смутно предчувствуя её, я уже тогда с тайной радостью знал, что рано или поздно мои герои отправятся на охоту. Теплеет на душе от мысли, что рядом с героями ещё раз сможешь хватить воздуха охотничьей страды, того азарта, который для тебя теперь, увы, заказан.

Белесая кромка озёрного берега, чуть подсвеченная зарёй. Чёрный горб шалаша, похрустывает прошлогодняя трава. И время от времени доносится из небесной выси свист острых крыльев. Тогда ты нажимаешь гашетку ружья, и оно гремит… Ах, счастье человечье, наше счастье земное — охота!

Они разошлись по двое, залегли в засадках вокруг богатого дичью озера — Ойбон-кюель. Аласову и Кубарову досталась южная оконечность. «Местечко приличное, я тут не раз брал», — похвалил Фёдор Баглаевич.

К старой городьбе, когда-то сооружённой косарями, примостили колья, надёргали из копён сена, забросали сооружение. Получился скрадок.

— Э, да ладно… Хватит, друг, надрываться, — остановил Кубаров Сергея. — Северная сторона скрыта, и достаточно. Сегодня ночь будет пасмурная. Самый гусиный лёт.

Аласов уложил последнюю охапку и с удовольствием растянулся рядом со своим напарником, на всякий случай примостив двуствольную «ижевку» под локоть.

Пока они возились со скрадком, небо потемнело. С озера тянуло мозглым духом осенней воды, горько погибающей листвы.

Кубаров попыхивал трубкой, дымок синей струёй уходил в заросли.

Ощутив под ладонью холодную сталь «ижевки», Аласов вдруг вспомнил, какое испуганное лицо было у пьяницы Антипина, когда тот увидел ружьё: жидок оказался на расправу!

Последние дни этот Антипин не выходил из головы: перед глазами стояла испитая рожа, всё виделись взлетающие кулаки, глаза несчастной Аксиньи. Ударил человека, да ещё на глазах учеников. Растерялся, увидев, что женщину душат, и ударил.

После того как ребята извинились перед Пестряковой, Аласова поздравляли со всех сторон: «Десятого класса просто не узнать, это надо же так уметь воздействовать на ребят!» Ещё муторнее от этих похвал. Нет, нужно, не мешкая, рассказать всё директору — умел кулаками махать, умей и ответ держать.

Застав в учительской обоих, Кубарова и Пестрякова, он решительно начал было: «Тимир Иванович, Фёдор Баглаевич! Позвольте мне кое-что объяснить вам насчёт десятого класса…»

«И-и, Сергей Эргисович, дорогой! — Тимир Иванович не дал ему и договорить. — Зачем объяснения! Всё кончилось благополучно, и не будем размазывать пальцем по столу… Жму вашу славную руку, Сергей Эргисович, и бегу домой… Вы ведь с нами завтра на охоту? Постреляем гусей на перелёте? Ну-ну, без разговоров. До встречи на охоте!»

«До встречи…»

Чёрт возьми, сказал себе тогда Аласов, как всё-таки мир естественней для человека, чем ссора! Однако благодушие в один миг слетело, когда Аласов, придя домой, услыхал от матери: «К тебе тут пьянчужка-моторист приходил… И что у тебя, сынок, может быть общего с этим обормотом?»

Вот так штука, уж не задумал ли его «должник», проспавшись, продолжить с учителем кулачный разговор?

Тревога оказалась ложной. Голубь мира в этот день словно воспарил над грешной головой Аласова. Моторист заявился вскоре, трезвый и смущённый, как девушка. Тиская картуз, он стал невнятно объясняться: «Прощения просим. Говорят, с ножом я… Ничего не помню. Детей пожалейте, не заводите дело».

И тут Аласов непроизвольно потянулся к «ижевке» (как раз чистил ружьё к сегодняшней охоте), — нужно было видеть, как в испуге шарахнулся верзила с табуретки…

Под глазом у Антипина чернильной кляксой растёкся синяк, — Аласов поёжился смущённо: моя работа. Синяк этот, извинения, поясные поклоны за жену — всё было в такой степени тягостно и постыдно, что Сергей вздохнул с облегчением, когда гость наконец, распрощавшись и натянув на свою кудлатую голову картуз, исчез за дверью.

Вздохнул и тут же кинулся вслед.

«Эй, Антипин! Послушайте, Антипин, а деньги у вас есть?»

«Деньги-то? Деньги… да… были, да…»

«Нате вам маленько. Купите ребятам поесть. Берите, берите! Заработаете, вернёте… Не на водку ведь, на хлеб детям…»

«Какая водка! Да провалиться мне! Вот клянусь!»

Вспоминая эту картину сейчас, в охотничьей засаде, Аласов даже головой покрутил.

Фёдор Баглаевич придвинулся поближе, снизу вверх глянул медвежьими глазками.

— Слышь, Серёжа. Вот мы вдвоём только… Откройся старому учителю: как это ты сумел на десятый класс повлиять? Ну, хорошо, хорошо, не буду! — замахал он руками, видя, как скривился Сергей, словно ему на ногу наступили. — Не хочешь, не говори. Секрет мастера…

— Однако гуси нас презрели, — перевёл Аласов разговор.

И только он это сказал, на северном берегу взметнулись в зенит два огненных хвоста, через секунду, сливаясь в единый гром, ахнули два выстрела, хлёстко отдались по воде.

Аласов и Кубаров мгновенно схватили ружья. Но голоса всполошившихся птиц стихли где-то в стороне.

— Поторопились, черти. Ведь договорились — стрелять, когда гуси к самому озеру подлетят! Один промажет, другой помог бы… Два слепца собрались…

— Кто там у нас?

— Да Тимир Иванович в своих золотых очках… и Кылбанов-вьюн…

— Вьюн?

— Не вьюн, а самый настоящий желтобрюх. Не мне бы это говорить про учителя, но я тебя, Серёжа, насчёт этого Кылбанова как сына родного хочу предупредить: остерегайся. Человек из тех, что и шёпот на верёвку нанижет.

— Спасибо, Фёдор Баглаевич, — засмеялся Аласов. — Только бояться-то мне нечего. Самогонку тайно не гоню, фальшивых ассигнаций не печатаю.

— А кто тебя знает, — хихикнул Кубаров. — Вы ведь молодые, ух!

Ночь заметно свежела. Лужица у ног Аласова подёрнулась тонким ледком.

— Ычча! Холодно! Плохо наше дело, голова мёрзнет, — Фёдор Баглаевич опустил наушники меховой шапки. — Эгей! Охотнички!.. — завопил он в темноту.

— Э-эгей! — раздалось из дальних зарослей. — Фёдор Баглаевич! Аласов! К костру давайте!

Когда напарники добрались до овражка в ивняковых зарослях, там уже весело трещал костёр, все были в сборе. Кылбанов, Тимир Иванович, который чистил ружьё, Роман Иванович Сосин — математик. Дымил папироской Нахов. Молодой Евсей Сектяев, не дожидаясь чая, уже что-то жевал. Халыев, русист, немногословный человек, ладил над костром большой железный котёл.