Адриан слился с толпой русскоговорящих арестантов, среди которых были китайцы, японцы, монголы.
Один монгол, проходивший рядом с ним, обратил внимание на арестанта с европейской внешностью и сказал высоким голосом:
– Ты не в ту кучу попал, парень.
Адриан ответил:
– В ту, в ту, я русский.
Монгол сказал:
– Как тебя зовут?
– Адриан.
– Класс. А ты знаешь, парень, что здесь в основном азиаты?
Адриан ответил:
– И что с того? Великая миграция размыла границы между странами, как и разницу между нациями.
Монгол сказал:
– Да, ты прав. А ты сам откуда?
– Из Хартса.
– Где? – удивлённо спросил монгол.
– Из Хартса; Хартс, остров Сахалин, остров к востоку от России.
– А-а …
Они шли дальше.
Когда конвои с арестантами вышли на улицу, их ждали несколько десятков других китайских конвоиров. Три группы заключённых: говорящие на китайском (вместе с японским), говорящие на английском и говорящие на русском, встали в три длинных шеренги. Китайский офицер жестами и словами «китайцы», «русские» и «англичане», по звучанию понятными для всех арестантов, указал, куда идти какой группе. Каждая группа шла на указанные места, где их ждали три эшелона бронетранспортёров, которые собирались отвезти их на космодром.
Через полчаса, когда все, кому надо, отчитались, когда каждого арестанта отметили и когда объявили об отъезде, три эшелона бронетранспортёров с конвоем и арестантами двинулись в путь.
В тот же день Арно встретился с ефрейтором Антоном.
Они договорились встретиться в этот день после работы, на работе они не могли пообщаться, так как служили в разных частях.
Они сошлись, когда стало темнеть; сошлись, и начал говорить Антон:
–Слушай, ты прости, что я занимаю твое время. Я просто подумал, что, если нас всех сейчас будут «трамбовать» на работе – проверки, инструктажи, смотры, то ты, как знакомый уже осуждённого, ты знаешь, к тебе может быть особое внимание.
–Это уже мои проблемы, тебя это не должно волновать. – ответил Арно.
– Я-то, может быть, даже и «выиграл» от этого, отличился, если так можно сказать, но мне моя жена уже сказала дома, что в армии сейчас, похоже, не слишком безопасно. Что думаешь?
– Я со своей тоже разговаривал: она боится за меня, а я и не знаю, что думать. Наши говорили, что «это наш долг», что «профессия подразумевает трудности», но, я думаю, мы на той встрече с командирами были неискренними. В принципе, я разделяю твоё мнение, но мне не совсем понятно, для чего мы встретились, Антон. Что ты хотел?
– Я хотел узнать, есть ли у меня единомышленник. Я захотел об этом поговорить именно с тобой, потому-что ты, ну, знаешь, «ключевая фигура», один из «ключевых фигур», ведь ты друг этого Адриана. Поэтому я и захотел спросить…
–Давай лучше пройдемся, что мы тут стоим…– перебил его Арно.
Они прошли ещё минут двадцать по улице, после чего договорились «в случае чего» ещё раз встретиться и поговорить. Когда они разошлись, Антон, оглядываясь на уходящего Арно, сказал сам себе:
–Если подружимся, тем лучше. Только этот немец, с ним как-то сложно чувствовать себя наравне.
Когда эшелоны оказались на космодроме, большой корабль, напоминающий по форме небоскрёб, уже ожидал всех пассажиров.
Он имел привычные очертания старых цилиндрических и конусовых ракет и не выглядел изощрённо, как какие-нибудь космические корабли будущего, так как обтекаемые цилиндрические и конусовые формы наиболее оптимальны при взлёте в атмосферу, которая оказывала минимальное сопротивление кораблю при данных формах.
После получасовых построений, смотров и указаний три эшелона осужденных, знающих китайский, английский и русский, вместе с конвоирами погрузились в корабль.
На пассажирском корабле, который предназначен не только для осуждённых законом, но и для исследователей Луны и Марса и военных, имелись, как в поезде или в самолёте, отделения «первого класса» и «эконом-класса». В отделении эконом-класса и находились очередные для осуждённых камеры, в которых им предстояло находиться около полугода, пока корабль будет лететь до Марса. Камерное отделение разделено на три сектора, и в каждом секторе находились отдельно друг от друга группы осужденных, различных по национальному, государственному и языковому признаку.
После получасовых инструктажей, проверок и наладок, когда всё стало почти готово, пилоты, уже сидевшие на своих местах, дали команду компьютеру о включении. Компьютер включился.
Вахтёр, стоявший рядом с пилотами, смотрел на свой электронный таймер. Когда прошло несколько минут, вахтёр внезапно дал команду пилотам на китайском:
– Всё, пора!
Пилоты повторили за вахтёром каждый:
– Всё, пора!
Компьютер обработал команду пилотов и подал сигналы на все инстанции. Электродвигатели зашумели; кроме них зашумела также станция-аккумулятор, ядерной энергии которой и должно было хватить на несколько месяцев полёта.
Тем временем несколько офицеров и солдат в респираторах смотрели в бинокли, как корабль наполнил станцию газом и тронулся в воздух.
Корабль работал на ядерной энергии, которая по своему качеству не была слишком опасной, но и не позволяла никому находиться рядом без специальной защиты. Космодром был огорожен и охраняем в радиусе тридцати километров, и доступ к нему имели исключительно уполномоченные лица -военные, исследователи и осуждённые на несколько лет пребывания на Марсе. На территории космодрома регулярно, особенно после каждого вылета, проводились радиационные чистки; специалисты проводили дезинфекции и измеряли приборами уровень радиации.
Когда корабль взлетел, все, кто имел доступ к иллюминаторам, в том числе и заключённые, могли увидеть, как дальние панорамы китайских гор и облачного неба постепенно сменялись всё более тёмным чистым небом, и через полчаса корабль преодолел атмосферу и оказался в тёмном космическом пространстве.
Для заключённых, которые смотрели в иллюминаторы, их жизни и трудность их положения смягчились завораживающими видами космоса, и один осуждённый, русскоговорящий китаец, живший до этого в России на Дальнем Востоке и оказавшийся с Адрианом в одной камере, сказал ему:
– А знаешь, в чём здесь вся ирония?
– В чём? – спросил Адриан.
– В том, что, если бы мы не сделали то, что сделали, из-за чего оказались здесь, на этом корабле и в этих клетках, то мы не смогли бы никогда увидеть эту удивительную и страшную красоту. – ответил китаец.
– И правда… -задумчиво ответил Адриан.
Все, кто могли, продолжали с трепетом смотреть на страшную тёмную бездну вокруг них, и многие стали думать об одном и том же. Многим стало легче и даже хорошо от того, что их жизни и тяжесть их положения показались им совершенно ничтожной мелочью перед этой темной, холодной и равнодушной космической бездной.
На следующий день Александер думал над своей новой статьёй.
В течение того промежутка времени, когда суд вынес вердикт Адриану, и вплоть до того дня, когда Адриан в составе с другими свежими преступниками улетел на Марс, Александер ничего не писал. Он много думал.
Он сам продолжал совершать ту ошибку, от которой предостерегал Адриана, то есть продолжал много думать и делал выводы.
Александер в течение этого времени был серьёзнее обычного, он находился в процессе «покаяния». Он ошибался, когда считал себя «закоренелым нигилистом» и скептиком, который останется таким до конца своих дней. Он думал, что в процессе интеллектуальной эволюции он достиг вершины, то есть стал крайне умным и уже неспособным меняться дальше. Он считал, что его скептицизм относительно многих вещей стал окончательным результатом его интеллектуальной деятельности, его развития в течение жизни. Теперь он понял, что эта эволюция ещё не окончена, и что он, оказывается, и не такой уж и сухой скептик, каким он себя считал.
