— Наличные, — заметила Линда Прозерпина сквозь клубы дыма, когда Нельсон спросил, не огорчает ли ее новая система, — лучше постоянной должности.
Профессионально у Нельсона все было хорошо, но его личная жизнь рассыпалась в прах. Когда наутро после пожара он вошел в дом, Бриджит взглянула так, будто видит его впервые. Довольно долго они смотрели друг на друга, не находя слов. Комната была безупречно убрана и украшена к Пасхе розовой и желтой гофрированной бумагой, на журнальном столике стояли две корзинки с пасхальными яйцами. Клара даже не притронулась к своей, но вторую Абигайл распотрошила до дна, по всему полу валялась крашеная скорлупа и мятая бумажная травка. При виде корзинок на глаза у Нельсона навернулись слезы. Он знал, что выглядит отталкивающе: шикарный костюм испачкан и порван, рука кое-как замотана окровавленными бинтами. Бриджит за одну ночь превратилась из Донны Рид в себя прежнюю: всклокоченную, в старом махровом халате, с серым лицом и углубившимися морщинами. По ее глазам Нельсон видел, что Бриджит знает про Миранду. В разгар звенящего молчания вошла Клара, один раз взглянула на отца и молча прошествовала мимо, выставив подбородок. Нельсон услышал, как она на кухне открывает холодильник. Через мгновение появилась Абигайл, таща за ногу искалеченного пасхального мишку; при виде отца она наморщила носик и унеслась в кухню, крича: «Кукурузные хлопья! Никаких больше яиц-пашот!»
Покуда девочки громыхали посудой, Бриджит нарушила тишину:
— Я ухожу, Нельсон. Забираю девочек к отцу в Чикаго.
Нельсон сглотнул, не в силах говорить от щемящего чувства вины.
— Мне нужен развод, — продолжала Бриджит. — Не вижу смысла тянуть время.
Нельсон шмыгнул носом, сраженный в самое сердце, и Бриджит прошла мимо, придерживая воротник халата.
— Пожалуйста, приведи себя в порядок, — сказала она. — Я не хочу, чтобы твои дочери видели тебя в таком виде.
Однако Нельсон пошел не наверх, а в подвал, где подпер голову здоровой рукой и заплакал, роняя слезы с копотью на обшарпанный стол. Топка за спиной была холодна. Грязноватый солнечный свет сочился сквозь узкое оконце в дальнем конце комнаты. От карты литературной Англии над столом осталось лишь темное пятно.
Теперь, год и четыре месяца спустя, Нельсон вступил на Мичиган-авеню и влился в поток студентов и преподавателей, спешащих на первое утреннее занятие. Преподавателей он отличал по красным корпоративным блейзерам. Припекало по-летнему, и свой блейзер он нес в руке, но сейчас надел. Даже и без блейзеров преподавателей легко было бы вычленить из толпы; все студенты выглядели одинаково, вне зависимости от среднего балла. Нельсон чувствовал, что ему недостает аспирантов, сомнамбулически бредущих под действием кофеина и сигарет. В Мидвестерне больше не было аспирантуры на факультете литературы, и в результате география Мичиган-авеню коренным образом изменилась: на месте «Пандемониума» открылся «Старбакс», хотя Нельсон слышал, что и он хиреет. Новые студенты Мидвестерна были в основном представителями национальных меньшинств, выходцами из рабочей среды, эмигрантами — не из тех, кто готов выложить четыре бакса за чашку кофе. Бар «Перегрин» тоже исчез, уступив место экспресс-кафе.
Академическая книжная лавка сменила вывеску и тоже перешла к компании «Харбридж»; теперь здесь бойко торговали майками, кепками, кружками и унитазными сиденьями с университетской символикой, а также футбольными транспарантами. У спонсоров было только одно серьезное возражение против продажи университета: потенциальная утрата футбольной команды, поэтому губернатор поставил сохранение команды условием сделки. Корпорация поступила даже лучше: напуганная чересчур строгими требованиями Национальной Ассоциации студенческого спорта, она купила франшизу в НФЛ и сделала команду профессиональной, дав возможность студентам Мидвестерна играть в профессиональный футбол параллельно с учебой и обеспечив спонсорам, учащимся и владельцам сезонных билетов возможность присутствовать на ежегодном Большом Кубке.
— Ты сегодня слышал Слово, брат? — крикнул кто-то вдогонку Нельсону. — Ибо ничто, кроме Слова, не имеет значения.
Нельсон напрягся и инстинктивно шагнул в сторону. Его нагнал Фу Манчу. Старый рок Нельсона не только оправился после той их встречи, но и обрел Бога. Он по-прежнему щеголял свисающими усами, однако теперь его борцовское тело было втиснуто в костюм из магазина готового платья, по какой причине Фу Манчу часто принимали за губернатора Миннесоты. Каким бы ни было его прежнее имя, сейчас он звался брат Деннис. Как минимум два раза в неделю он подстерегал Нельсона по пути на работу и принимался наставлять на путь истинный так же рьяно, как раньше выпрашивал мелочь.
— Ибо буква убивает, дух животворит, — рычал брат Деннис, потрясая аккуратной Библией в кожаном переплете. — Второе Коринфянам, глава третья, стих шестой. Может ли целая библиотека книг спасти твою душу, профессор? Не думаю!
— Все равно спасибо, — сказал Нельсон, прибавляя шаг. Почему этот тип все время говорит про библиотеки и книги?
Брат Деннис отстал.
— Ладно, позволю тебе прожить в грехе еще день, брат, — возгласил брат Деннис, и Нельсон, пронзенный раскаянием, перешел на другую сторону улицы.
— Я тебя прощаю! — ревел брат Деннис. — Но за Бога ручаться не могу!
Нельсон вздохнул было свободнее, однако тут почувствовал, что сейчас его снова окликнут сзади. После пожара в библиотеке у него развилась невероятная чувствительность к окружающему. Она особенно обострялась по ночам, когда Нельсон различал движение птиц, насекомых и мелких зверьков. Кроме того, он приохотился к очень слабо прожаренному мясу и стал видеть в темноте. (Почему-то эта система раннего оповещения никогда не срабатывала с братом Деннисом.) Но даже в свете дня он всегда заранее чувствовал, если кто-то собирался окликнуть его по имени.
— Привет, Нельсон!
Нельсон улыбнулся, не сбавляя шага.
— Привет, Тони! — сказал он, когда его догнал Тони Акулло.
Это был новый Акулло, такой же переродившийся, как и Фу Манчу. К удивлению Нельсона и всех остальных, он, единственный из крупных факультетских фигур, остался в Мидвестерне. Что еще удивительнее, он с ходу отказался от деканского кресла и с пугающей искренностью поклялся Нельсону памятью покойницы-матери, что не намеревается лезть вверх.
— В жопу всю эту мутотень, — сказал он. (Нельсон от изумления только молчал.) — Я хочу учить и ничего больше.
Бывший декан сменил напыщенное «Антони» на простецкое «Тони», пожертвовал свой дорогой европейский гардероб на благотворительную распродажу, перешел на джинсы с водолазкой (хотя Нельсон знал, что джинсы ему шьют на заказ), продал «ягуар» (и заменил его, как знал Нельсон, на еще более дорогой «Мустанг 1964»), Тони даже предложил Миранде Делятур возмещение за сексуальные домогательства, но та после пожара отозвала иск.
Примечательно другое: Акулло отрекся от литературной теории и своих трудов в большой статье, которую опубликовал «Нью-Йорк таймс мэгазин». Статью сопровождало глянцевое черно-белое фото Тони Акулло в джинсах и свитере. В статье он обещал до конца дней учить студентов, и только студентов, любви к тем великим, классическим произведениям литературы, которые вытащили его из доков Нью-Джерси.
— В жопу аспирантов, — заявил он Нельсону, — им все равно уже все мозги засерили.
Отринув роль Майкла Корлеоне теории, Акулло вознамерился стать Тони Сопрано педагогики. Сегодня он был в джинсах и рубашке-поло с поднятым воротником, поскольку начисто отказался носить корпоративный блейзер. Тони Акулло дружески ущипнул Нельсона за руку. Тот едва не скривился от боли и легонько похлопал товарища по плечу.
— Слушай, Нельсон, новая долбаная программа… Они чего там, вконец ошизели?
За неделю до начала занятий компания выпустила новую «рекомендованную» программу. Наряду с эпической поэзией предлагалось изучать комиксы, наряду с Шекспиром — Дэвида Келли[208], наряду с «Эммой» — «Мертвую зону». Напрямую этого пока не говорилось, но «Харбридж» намеревался рекламировать Мидвестерн как место, где высшее образование можно получить, читая «Вог» и смотря «Алли Макбил». В качестве теоретической базы под это начинание подводилась, к смущению Тони Акулло, его старая теория литературного градуса; позорное выступление на литературоведческой конференции цитировалось слово в слово. Окончательно добило бедного Тони, что теоретическую часть программы писала Миранда Делятур, его (и Нельсона) бывшая любовница, которая теперь возглавляла в «Харбридже» отдел учебных программ. Однако, из мужской деликатности, ни Нельсон, ни Акулло никогда не произносили вслух ее имя.
