Впрочем, без толку думать о том, чего не поправить, особенно в понедельник утром. Если слишком отклониться от «все не так плохо» и литзасранцев, начнется цепная реакция вины, его другая, менее утешительная утренняя литания: вина за распавшийся брак, за разлуку с детьми, зa пожар в библиотеке, за упадок великого университета.

Разглядывая себя в зеркале, Нельсон завязал галстук под самым кадыком, как будто затягивая удавку. Тупой обрубок на месте правого указательного пальца уже не приводил в ужас, но Нельсон замечал его каждое утро, как свою личную Каинову печать. «Не я поджег библиотеку», — говорил он по утрам своему отражению, и всякий раз девятипалый человек в зеркале отвечал: «Все равно что поджег».

— Ужас, — прошептал Нельсон, наклоняясь, чтобы почесать Конрада за ухом. — Ужас.

Кот разлепил один глаз, потом снова зажмурился и прикрыл лапкой нос.

— Мистер Конрад… он спать[203], — сказал Нельсон, взял портфель, в котором лежал только ленч и томик «Дэвида Копперфилда», вытащил из стенного шкафа корпоративный блейзер и пошел на работу.

Виктория Викторинис оказалась права в своем предсказании. Книгохранилище горело три дня, несмотря на сотни тысяч галлонов миннесотской воды, которые закачали туда пожарные. От подземного жара растрескалась мостовая на площади, из трещин вырывались дым и пар; серое марево, пахнущее сырой золой и горелой пластмассой, висело над университетом несколько дней. Библиотека, как выяснилась, была не застрахована. Главный библиотекарь попал в психушку.

К утру понедельника весь старший преподавательский состав висел на телефонах, обзванивая коллег по всему миру — нет ли где вакансии. Личные и факультетские факсы захлебывались от резюме; траффик электронной почты вырос в пять раз, отчего легли университетские серверы. Когда в середине недели Нельсон вернулся на работу с рукой, упакованной, как мумия, кое-кто из его коллег уже складывал вещи, не дожидаясь конца семестра. Кто-то приколол на дверь секретариата плакат с «Титаником», в коридорах народ насвистывал любовную тему из фильма или запевал «Ближе, Господь, к Тебе[204]», прежде чем разразиться истерическим смехом.

Учебный год сократили на последние несколько недель; дипломников срочно выпустили, студенты остальных курсов наводнили секретариат заявлениями о переводе в другие колледжи. Приемная комиссия была переполнена отчаянными письмами от будущих первокурсник ков — все просили вернуть им первый взнос. Разгневанные родители подавали в суд; спонсоры требовали расследования в конгрессе; аспирантский профсоюз распался, поскольку его лидеры последовали за своими руководителями в другие университеты. Большая статья в «Лингва Франка» сравнивала Пасхальный пожар с гибелью Александрийской библиотеки.

За следующий месяц в личной и профессиональной жизни Нельсона произошло множество перемен. С Викторинис они встретились всего один раз: в коридоре перед кабинетом сержанта Гаррисона. Нельсон сидел на скамейке, дожидаясь своей очереди давать показания; когда Виктория вышла, он неловко привстал и кивнул. Викторинис прошла не глядя, ее глаза были спрятаны за черными стеклами очков. Через неделю Нельсону сообщили, что она получила место в одном из старейших университетов Америки и что Джилиан последовала за ней. Последней весточкой от них было электронное письмо Джилиан, гласившее: «Все-таки она меня тоже любит».

Нельсон стоял на той версии, которой они с Викторинис решили держаться, несмотря на явное недоверие сержанта.

— Я работал в Чикагской уголовке, — сказал сержант Гаррисон. — За шесть лет там я видел меньше безобразий, чем здесь за шесть месяцев.

Нельсон только пожал плечами.

Вскоре после пожара и утраты пальца люди, подвергшиеся влиянию Нельсона, очнулись, словно от долгого сна. Канадская Писательница перестала носить ему пышки; еще до конца месяца ее сманил университет в Торонто, пообещавший солидный бонус, если она получит Нобелевскую премию. Жилищный отдел известил Нельсона, что срок пользования домом истек. Линда Прозерпина снова закурила.

Другие не изменились. Стивен Майкл Стивене больше не спал. Он перебрался в государственный университет Ламара, штат Техас, где составил достойную конкуренцию Генри Луису Гейтсу[205], создав собственную успешную программу афро-американских исследований на щедрый грант от Билла Косби[206]. Пенелопа О перебралась в Беркли, где занялась междисплинарным анализом, распространив свои эротические фантазии на видных философов и богословов. К удивлению Нельсона, Вейссман последовал за ней и стал самым старым отцом в Северной Америке, сидящим дома с новорожденным ребенком — дочерью, которую назвали в честь любимых героинь Пенелопы Скарлет Жюстина Вейссман-О.

Нельсон остался деканом за отсутствием других кандидатур — как предсказывала Викторинис, желающих на это место не оказалось. В середине следующего лета Нельсон сидел один в кабинете на восьмом этаже Харбор-холла, декан почти несуществующего факультета. Поскольку ректор занимался своими делами — в том числе поиском нового места, — Нельсон воспользовался предоставленной свободой, чтобы перевести почти все отделение литературной композиции в ассистенты. Сперва медленно, щурясь и моргая, как обитатели платоновской пещеры, увидевшие яркий солнечный свет, бледные женщины в дешевых платья по две, по три выбирались из бомбоубежища и, таща в картонных коробках скудные пожитки, поднимались на лифте к невиданным прежде этажам. Покуда они обустраивались в новых кабинетах, Нельсон назначил Линду Прозерпину своим заместителем. Они стояли у него в кабинете, глядя, как на площади внизу бульдозеры сгребают закопченные кирпичи старой библиотеки. Линда сощурилась от непривычно яркого света и вытащила пачку «Кэмела».

— Здесь можно курить? — спросила она. Лицо у нее уже немного похудело. — Потому что если нет, я лучше останусь внизу.

— Никто возражать не будет, — сказал Нельсон. — Уж поверьте.

В середине следующего осеннего семестра, когда Нельсон и его новый факультет разведенных и незамужних женщин пытались хоть чему-нибудь научить осоловелых студентов с низким средним баллом, которые не смогли перевестись в другие колледжи, университет приватизировали. Новый губернатор Миннесоты, бывший профессиональный борец, со своей прославленной решительностью продал Мидвест издательской корпорации «Харбридж», выдвинувшей недавно новый рекламный лозунг: «Все образование Америки — на одном прилавке». Перемены были стремительны и разительны. За одну ночь университет Мидвест в Гамильтон-гровз стал просто Мидвестерн-Харбридж, а латинский девиз университета «Sapienta prima stultitia caruisse[207]» заменило «Мы — Мидвестерн™ — То, Чему Мы Не Учим, Тебе и Не Надо». Постоянные должности упразднили; всех, включая ректора и деканов, перевели на годичный контракт. Аттестация должна была проводиться раз в два года и базироваться исключительно на оценках, которые преподавателям выставляют студенты.

«Мы продаем товар, — гласило письмо, разосланное всем сотрудникам Мидвестерна. — Если клиент недоволен, значит, мы плохо работаем». Использование книг, изданных «Харбриджем», всячески поощрялось; на книги других издательств надо было испрашивать письменное разрешение. Учебная нагрузка составляла пять групп в семестр, без исключений. Весь персонал обязали носить корпоративные блейзеры с логотипом «Харбриджа» — червь в очках, выползающий из яблока — над нагрудным карманом.

Другие факультеты еле-еле держались на плаву — те преподаватели, что не уволились сразу, перебрались в Гамильтон-гровзский колледж. Однако Нельсон и его команда матерых училок отлично вписались в новую жизнь. Фирма платила преподавателям литкомпозиции даже больше, чем прежний университет; «Харбридж», удивительное дело, даже оплачивал больничные и отпуска. Чтобы привлечь студентов, группы уменьшили; «Харбридж» обеспечивал каждого преподавателя новенькой методичкой. За использование книг своего издательства компания выплачивала небольшую прибавку к жалованью плюс денежную премию в конце года тем преподавателям, которых студенты оценили выше других.