Еще полдюйма, и она выпадет из окна. Дрогнувшими руками Нельсон поставил портфель на книги. Палец жег. В голове мелькнула мысль: сейчас Вита освободит еще одну ставку. К тому времени, когда она пробьет стеклянную крышу, каждый младший сотрудник факультета поднимется на ступеньку вверх. Никто не знает, что он с ней; еще четверть дюйма, и он на одно место ближе к штатной должности.

Нельсон прыгнул, одной рукой обхватил Виту за талию, словно Клару или Абигайл, и оттащил от окна. Под ее тяжестью он потерял равновесие, и оба рухнули на стопку книг. Старые тома, рассыпавшись, водопадом загремели по лестнице. Железные прутья запрыгали по полу.

Нельсон и Вита барахтались на книгах. К своему ужасу, Нельсон почувствовал, что под извивающимся Витиным задом у него встает. В следующее мгновение она вырвалась и отскочила к стеллажам на противоположном конце площадки. Нельсон нащупал рукой портфель и закрылся им, потом отпихнул ногой книги и, сидя, прислонился спиной к стене. Вита обеими руками держалась за голову, словно пытаясь удержать волосы. Она

Вита вцепилась пальцами в плотно стоящие книги, как будто могла спиной вскарабкаться на стеллаж.

— …по замещению поэтической вакансии. — Его руки на портфеле дрожали, палец по-прежнему горел. — Только они не собираются брать другого поэта.

Он перевел дыхание. Под ледяным ветром из окна возбуждение быстро спадало.

— Есть возможность, хотя и небольшая, что на штатную должность возьмут кого-то из факультетских.

Нельсон сглотнул и отставил портфель. Свитер зацепился за выступающий кирпич.

— Вообще-то называют ваше имя.

На его глазах в Вите произошла чудовищная перемена. Мгновение назад, свесившись из окна на высоте восьмого этажа и размышляя о медленном удушении своей карьеры, она была спокойна, даже беспечна. Может быть, просто от зимнего ветра, но щеки ее раскраснелись, глаза горели. Сейчас краска сошла с ее лица, сжатые пальцы ослабели, свет в глазах потух. Она сползла на пол, подобрала под себя ноги и снова стала бледной и нескладной: загнанное животное. К Вите Деонне вернулась надежда.

— Откуда вы знаете? — прошептала она, глядя на Нельсона затравленными глазами. — С кем вы разговаривали? Что они вам сказали?

Все еще тяжело дыша, Нельсон поднялся на ноги. Не сводя глаз с Виты, он отвел руку назад и дернул раму раз, другой, третий, пока она со скрипом не встала на место. Палец по-прежнему ныл, но пульс уже замедлился. Дышать стало легче.

— Не тревожьтесь, Вита, — сказал Нельсон. — Я добуду вам штатную должность.

Только несколько часов спустя, поздно вечером, вернее, уже в постели, Нельсон задумался: как же Вита попала в башню? Ведь единственный ключ от Собрания Пул был у него… Однако к этому времени он уже засыпал, а утром, проснувшись, забыл вчерашнюю мысль.

Начался зимний семестр. В первый учебный день профессора штатные и внештатные, аспиранты и студенты, лекторы и адъюнкты, секретарши и вахтеры, прогульщики и бездомные — все с надеждой вернулись на свои места, словно оперные хористы, с пением выступающие на сцену в начале второго акта. Сцена была устлана снежными сугробами, с задником из падающих снежинок и серым облачным потолком. Дорожки к четырем углам площади расчистили кое-как, и к полудню студенческий мальстрем превратил их в ледяные катки. Над водоворотом курток, шарфов и шапок висела морозная дымка человеческого дыхания.

На последней перемене, когда уже начинало смеркаться, Нельсон рассекал толпу, на голову возвышаясь над студенческой толчеей. Занятия шли как по маслу; в первый учебный день он задал студентам выжать классические книги в наклейки на бамперы: «Моби Дик» как «Человек и природа: последнее противостояние»; «И восходит солнце»[122] — «Хотелось бы верить»; произведения сестер Бронте — «Любовь зла». Без шапки, раскрасневшийся, бодрый после пробежки в спортзале, он даже казался ярче студентов в их бесформенных куртках, как будто шагал в своей личной полоске солнца.

Ему предстояло первое официальное заседание отборочной комиссии, назначенное на четыре часа в просторном кабинете Антони Акулло. Несмотря на досаду, что зря читал все эти досье, Нельсон ступал через площадь с новым ощущением цели. Подобно Зигфриду, идущему через огонь к Брунгильде, или сэру Фрэнсису Дрейку, ведущему корабль с именем королевы-девственницы на устах, подобно Джону Уэйну в поисках Натали Вуд, Нельсон мужественно шагал к Харбор-холлу, чтобы спасти карьеру Виты Деонне.

После жуткого спокойствия у окна Торнфильдской библиотеки Вита снова впала в истерическую мнительность. Она и прежде остерегалась Нельсона в принципе — как гетеросексуала, человека, застигнутого в их общем кабинете без штанов, — но теперь ее настороженность приобрела новое качество. Впервые он увидел ее после каникул, когда в первый день вошел в кабинет. Вита сидела, вцепившись двумя руками в макушку; при виде коллеги она отдернула руки и ахнула. Кинув взгляд на ширинку — не расстегнута ли, — Нельсон спросил, в чем дело. Вита покраснела как рак, молча покачала головой и отвернулась. Раз или два он ловил на себе ее взгляд, когда ей казалось, что он не смотрит.

По всплескам в обычном белом шуме Витиной паранойи Нельсон заключил, что она не верит в бескорыстность его обещания. Что он способен выбить ей штатную должность, Вита не сомневалась; она считала непреложной истиной, что всякий белый мужчина знает пароль и тайное рукопожатие. И даже Вита — особенно Вита — не могла не заметить, что анонимки прекратились после того, как Нельсон это пообещал, что ему дали трехгодичное лекторство, что Куган исчез с лица земли. В манихейской вселенной Виты, где добро отождествлялось с бессилием, Нельсон был тем опаснее, чем больше имел возможностей ей помочь. Его обещание было какой-то новой уловкой, новым способом пытки, новым предательством. Оно могло означать только одно: он действует по указке более мощной, темной, зловещей силы, задавшейся целью ее, Биту, сгубить, — другими словами, по указке Антони Акулло.

Как, разумеется, оно и было. В определенном смысле.

Идя по площади в своей личной полоске света, Нельсон внезапно споткнулся — палец вспыхнул — и замер у перил над крышей книгохранилища. Покатое стекло нагрел идущий из глубины воздух, ручейки талой воды блестели, подсвеченные флюоресцентными лампами, словно пробивались из земных глубин. Отблески плясали на красных кирпичах старой библиотеки. Нельсон с опаской поднял глаза, однако не увидел ни призрака за декоративными зубцами, ни бледного лица в верхнем окне, ни летящей сверху фигуры. В сгущающихся сумерках невозможно было разглядеть выломанные прутья; лишь огромный белый циферблат безглазо таращился в темнеющем небе.

В Харбор-холле Нельсона встретили гостеприимно распахнутые двери лифта. Он шагнул внутрь. Двери закрылись, и кабина пошла вверх прежде, чем Нельсон нажал на кнопку. Кто-то вызвал лифт с восьмого этажа, но Нельсон предпочел думать, что кабина нарочно д'ожида-лась его. «Вообще-то, — думал он, — все, что я делаю и делал, — это для других. Для моих девочек, для Бриджит и Виты, для факультета. Я не просто исполняю прихоти Антони и даже не обязательно действую в его интересах».

Лифт остановился на восьмом этаже и легким толчком выбросил седока на ковер, словно подбадривая — не дрейфь! «А почему бы нет, — думал Нельсон. — Мне нечего стыдиться. Если я что-то получаю, помогая другим, значит, это законная награда за труды. Моя жизнь — служение».

Лифта никто не ждал. Нельсон пожал плечами, прошел по ковру к кабинету Акулло и взялся за ручку двери — стеклянной, настоящий американский модерн 1950 года. Антони спас ce из своего рекламного агентства, когда там меняли обстановку.

Не успел Нельсон крепко сжать ручку, как она выр-валась и дверь открылась. На пороге возник Лайонел Гросс-мауль. Двое мужчин, одинаково встревоженных, застыли. Глаза у Лайонела были выпучены сильнее обычного. Он пытался надеть кожаный пиджак, и пиджак пока побсж-дал, больно заломив назад локоть. Вид у Лайонела был такой, словно на него сзади напрыгнула обезьяна.