Подбородок Стивенса упал на грудь. Пропащие Мальчишки круглыми глазами смотрели на спящего в темноте чернокожего. На экране у них за спиной три ряда британских солдат беззвучно палили в неразличимую черную массу.

— Как давно он здесь? — спросил Боб.

— Думаете, слышал? — спросил Дан.

— Ой-ой, — сказал Вик.

Нельсон в темноте прошел через комнату, вспугнув Пропащих Мальчишек. Те разом охнули и вскочили. Нельсон нагнулся над Стивенсом, не касаясь его рукой.

— ПРОСНИСЬ! — крикнул Нельсон.

Стивен Майкл Стивене с усилием выпрямился в кресле и заморгал от яркого света на экране. Звук был по-прежнему выключен, и камера безмолвно скользила по груде извивающихся черных тел. Простреленные зулусы тщетно пытались подняться с земли. Камера остановилась на трех рядах потных грязных белых солдат. Их ружья еще дымились.

— Мама родная, — выговорил Стивене Майкл Стивене. — Мама родная.

— Это просто кино, — сказал Дан.

— Это не значит, что я расист, — сказал Боб.

— Я за зулусов, — сказал Вик.

— И я! — сказал Боб.

— Я тоже! — сказал Дан.

— Какая муха вас укусила? — заорал Стивен Майкл Стивене и, отодвинув Нельсона, выбежал из комнаты. Через мгновение сверху донесся голос Пегги Ли, исполняющей «Я прозреваю», потом хлопнула дверь.

Пропащие Мальчишки попытались мимо Нельсона проскочить в коридор. Он успел поймать двоих и с размаху столкнул их лбами. Третий был уже в двери и заслонял свет из коридора.

— Вы нас поймете, — сказал первый.

— Вы знаете, каково это, — сказал другой.

— Сами видели, — сказал первый.

Воспитанный в прериях либерализм Нельсона вскипел в его душе, и он так сдвинул Мальчишек головами, что те завопили.

— Вы с юридического факультета, — проговорил он сквозь стиснутые зубы. Палец разрядился так сильно, что отдалось в левой руке, через две головы, — не с литературного.

Нельсон выпустил их, и они, пошатываясь, вывалились в коридор.

— Дану тоже скажите! — крикнул вдогонку Нельсон.

— Это был Вик! — ответил один с лестницы.

— Нет, это я — Вик, — сказал другой. — Это был Боб.

— Нет, это я — Боб…

Нельсон слышал, как открылась и закрылась дверь. На экране британский солдат поднял зулусский щит и стоймя воткнул его в землю. «За кого я? — подумал Нельсон. И тут же: — За себя».

Нельсон поднялся по лестнице и закрыл за собой дверь. Веселые голоса смолкли, слышалось перешептывание и гул. Даже музыка не играла. Он был один в кухне, поэтому заглянул через коридорчик в столовую. Заведующая кафедрой литературной композиции, неимоверно толстая Линда Прозерпина, придвинула стул к столу, на котором исходило паром огромное блюдо фрикаделек в томатном соусе; она по одной насаживала тефтельки на зубочистку и отправляла их в рот.

Нельсон заглянул в кабинет. Бриджит, стоявшая возле арки, поймала его взгляд и, подняв повыше бокал, боком протиснулась через толпу на кухню.

— Нельсон, здесь Вита, — тихо сказала она. — Тебе стоит туда пойти.

Палец ожгло огнем.

— Ты говоришь, Вита здесь?

— Быстрей. — Бриджит обернулась к кабинету и еще понизила голос: — Нельсон, она в моем платье.

Бриджит выбежала в коридор. Через арку Нельсон видел, что вся толпа смотрит в одну сторону, словно железные опилки, к которым поднесли магнит.

— Ну и ну, — выдохнул Нельсон, и тут кто-то взял его за плечо.

— Можно вас на минуточку, профессор? — Канадская Писательница стиснула его плечо, глядя как строгая, но любящая бабушка.

— Не сейчас. — Он вырвался и собрался идти.

— Я наблюдаю за вами в последние недели. — Она говорила тверже, как с трудным ребенком. — Я просто хочу дать вам дружеский совет.

— По поводу чего?

— По поводу злости, Нельсон.

— Злости? — Скривившись от внезапной боли в пальце, он повернулся и посмотрел на Писательницу.

— Большинство людей думают, что злость — вроде пара, и ее можно выпустить. — Канадская Писательница снова положила крупную руку ему на плечо и заглянула в глаза. — Однако злость — как мускул. Чем больше ее упражняешь, тем сильнее она становится. Вы понимаете, к чему я?

Нельсона разобрал смех. Писательница с легким недоумением улыбнулась в ответ.

— Еще бы не понять. — Нельсон, не переставая смеяться, схватил Писательницу за длинный нос и повернул. Она ахнула. — Черт побери, когда вы хоть что-нибудь для меня сделали? — прошипел он. — Хоть что-нибудь?

Он за нос потянул ее в нишу под лестницей, к подвальной двери, и отпустил. Писательница ухватилась за Дверную ручку, чтобы не сползти на пол. Нельсон повернулся к кабинету: через коридор было видно, что собравшиеся привстали на цыпочки и тянут шеи, стремясь заглянуть в дальний конец комнаты. Все молчали. Усилители басовито рыгнули, зашипели, потом медленно заиграло фортепьяно, как на старинной записи.

Тут, как оса из гнезда, из толпы вывинтился Марко Кралевич и стремительно прошел через коридор в кухню. Лотарингия Эльзас семенила следом, ломая костлявые руки и всхлипывая. Кралевич — или Ямисович, с какой стороны посмотреть — был красен и в поту; он, бормоча себе под нос, тискал в толстых пальцах синее кепи, как будто хотел его разорвать, и, увидев у себя на пути Нельсона, остановился как вкопанный.

— Усташа[165]! — выкрикнул он, брызгая слюной. — Хорват! Турок!

— Жид! — выкрикнула Лотарингия Эльзас. — Педераст! — Она попыталась спрятаться за Кралевича, но тот ее удержал.

Нельсон рукой подозвал обоих.

— Сегодня я разговариваю со всеми гостями, — сказал он. — Вы тоже хотите?

Кралевич отпрянул, его рот кривился. Он схватил Лотарингию Эльзас за волосы и выволок ее вперед, загораживаясь. Та ахнула и зажмурилась, но не закричала и не сделала попытки сопротивляться. Толпа в кабинете была поглощена музыкой.

— Я еще вернусь и убью вас всех! — прорычал Кралевич, отступая через кухню в столовую. Эльзас он по-прежнему тащил за волосы перед собой. — ФБР или не ФБР!

С противоположной стороны стола на него смотрела Линда Прозерпина, тефтелька застыла на полпути к ее рту. Кралевич отшвырнул Лотарингию в угол и рванулся к входной двери. Эльзас поднялась, цепляясь за дубовую обшивку, и кинулась следом, жалобно крича:

— Schatz! Mon amour!

Нельсон поправил лацканы и одернул манжеты. Палец горел ровным жаром. Уголком глаза он заметил, что Канадская Писательница пытается прошмыгнуть сзади, и щелкнул пальцами у нее под носом. Литераторша взвизгнула, отскочила, рывком распахнула подвальную дверь и скрылась на лестнице.

Нельсон вернулся в столовую. Линда Прозерпина взглянула так, будто сейчас он выхватит у нее блюдо с тефтельками, но есть не перестала.

— Линда, — сказал Нельсон, — как жизнь? Линда что-то промычала с набитым ртом.

В парадную дверь тянуло холодным ветром, и Нельсон ее закрыл. Из кабинета доносились звуки фортепьяно. Нельсон прошел в гостиную, где Лайонел Гроссмауль и Антони Акулло переругивались, стоя лицом к лицу.

— Жулик! Это ты должен был тащиться у меня в хвосте! — Лайонел привстал на цыпочки в тщетной попытке взглянуть на Акулло сверху вниз. — Я должен быть деканом этого факультета!

Палец вспыхнул. Нельсон крадучись двинулся мимо спорщиков к кабинету. Акулло выбросил руку и толстым пальцем ткнул его под лопатку. Нельсон нехотя обернулся.

— Я вижу, что ты затеял, козел! — прорычал Акулло. — Не думай, что это сойдет тебе с рук.

— Антони, — сказал Лайонел у него за спиной.

— Мои пехотинцы прочешут научный мир с севера на юг и с юга на север, — ревел Акулло, — тебе не жить!

— Антони! — повторил Лайонел, дергая шефа за плечо.

— Никто не будет печатать твоих статей. — Декан зверски ухмыльнулся. — Никто не станет рецензировать твои книги, приглашать тебя на конференции. Ты будешь рад, если тебе позволят преподавать в младших классах последнего говенного колледжа…

— Антони! — Гроссмауль, красный как помидор, схватил шефа за плечи и развернул к себе. Глаза под треснутыми стеклами очков вылезли из орбит. — Все, что ты знаешь о теории, ты знаешь от меня! — заорал он. — Будь проклят за то, что выучил мой язык!