Нельсон замер с гамбургером в зубах. Хозяйка усаживала за соседний столик Миранду, Пенелопу О и очередного Пенелопиного студента. Миранда чуть заметно кивнула Нельсону, как будто видела его когда-то, но не помнит где. С уходом Кугана Нельсон ощутил некоторое изменение магнитных силовых линий; коллеги, прежде не; замечавшие его, теперь коротко кивали при встрече или не замечали его более агрессивно. Нельсон гадал, не связано ли это с тем, насколько данный человек уверен в расположении Акулло. В конце концов, Куган был штатный профессор.
Миранда отвела глаза и разгладила сзади юбку, пока хозяйка держала ей стул. Профессору О стул держал слегка ошалелый, но очень смазливый юноша в студенческой экипировке — потертый свитер, бейсболка, бородка клинышком. Она села, сверкнув черными облегающими леггинсами, и указала парнишке на соседний стул.
— Никто не возражает, если я закурю? — Ее пальцы с ярко накрашенными ногтями чуть подрагивали, поднося сигарету ко рту.
Лицо у Нельсона горело. Он собирался откусить основательно, по-мужски, чтобы рот наполнился мягким, теплым, сочащимся кровью мясом, в носу защипало от лука и горчицы, а горячий сок струей хлынул в горло. Вместо этого он едва куснул передними зубами, прихватив веточку укропа, крошку булочки и листик горького салата. В этот самый миг Пенелопа О выпустила дым, и все, что Нельсон почувствовал, это вкус табака.
— Ленч за мой счет, Джеймс, — прошептала Пенелопа, беря молодого человека за руку. — Заказывай, что хочешь.
— Меня зовут Джейк. — Юноша почесал затылок под бейсболкой.
— Что хочешь, лапуля, ты это заработал. — Пенелопа затянулась.
Как персональный профессор Сексуальных Исследований, Пенелопа читала популярнейший курс: «От лорда Рочестера[117] к Ларри Флинту: культурология траха», который сопровождался показами порнофильмов и выступлениями приглашенной порнозвезды, чье влагалище студентам предлагалось изучать в лупу. Список рекомендованной литературы включал высоколобую теорию и засаленные «Хастлеры» и «Oui» из аспирантской библиотеки; всячески приветствовалась мастурбация во время чтения и на занятиях, если они достаточно возбудят. Курс привлекал больше студентов, чем «Введение в химию», и в самой большой университетской аудитории обычно не хватало сидячих мест. Только здесь можно было увидеть разом столько восторженных юных лесбиянок и преисполненных благоговейного ужаса общежитских парней. Каждый семестр, перепробовав аспиранток, которые вели у нее дискуссионные группы — «мои сучки», называла их Пенелопа, — профессор начинала перебирать студентов, одного за другим, чередуя полы. «Мое сексуальное предпочтение — первокурсники», — объявила как-то она. Один бедолага имел опрометчивость пожаловаться; на университетской комиссии по сексуальным домогательствам Пенелопа произнесла пламенную речь об эротике в педагогике.
— Учить — значит соблазнять, — провозгласила она и закончила тем, что, поскольку сексуальные домогательства — орудие подавления женщин, ни к одной женщине это обвинение не применимо.
— А разве я не женщина? — воскликнула она, теребя бретельку кожаного бюстье.
Председательница комиссии, пятидесятилетняя краснеющая матрона с кафедры латинского языка, объявила вопрос исчерпанным.
Сейчас Пенелопа отвела запястье и мастерски выпустила струю дыма точно в Нельсона. «Мне надо пересесть на соседний стул, — подумал он, — подальше от этой выхлопной трубы».
— Кого Антони думает взять на поэтическую вакансию? — спросила Пенелопа.
Нельсон, уже начавший привставать, замер в полудюйме от сиденья. Поэтическая вакансия была его вакансия. Точнее, он за нее отвечал. Еще точнее, он был в комиссии по замещению вакансии, освободившейся после… после ушедшего поэта.
— Поэтическая вакансия? — переспросила Миранда манерным актерским голосом. — Какая поэтическая вакансия?
Нельсон опустился на место и бросил взгляд на соседний стол. Миранда встряхивала салфетку. Пенелопа с неожиданной силой кашляла в кулак. Студент, сдвинув на затылок бейсболку и уронив челюсть, смотрел на Пенелопу. «Если я пересяду, — подумал Нельсон, — 196 станет понятно, что я слушаю».
Пенелопа продолжала кашлять, и студент робко похлопал ее по спине.
— Не сейчас, Джейсон, — рявкнула Пенелопа, сразу переставая кашлять. Она затушила сигарету и зажгла новую. — Неужели ты не можешь думать ни о чем другом, ненасытный?
— Я — Джейк, — сказал он.
Тут подошла официантка. Пенелопа встрепенулась и принялась выпытывать, сколько именно растительных масел и жира содержит каждый салат. Миранда заказала клубный сандвич, а студент — похлебку из мидий с овощами.
Нельсон воспользовался передышкой, чтобы два раза откусить бургер и проглотить пару ломтиков картошки. Первый жар уже вышел из мяса, картошка была чуть холоднее, чем он любил. «Однако, — думал он, жуя, — лучше не подавать виду, что я слушаю разговор».
— Антони решил не зацикливаться на одной специальности? — тихо спросила Пенелопа, когда официантка отошла.
— М-м. — Миранда расправила салфетку на коленях.
— И слава Богу. Меньше всего факультету нужен еще один поэт.
Струйка едкого дыма проплыла между носом Нельсона и бургером.
Он всерьез взялся за работу по подбору кандидатов и вот уже три недели каждый вечер внимательно читал присланные досье. Складывалось впечатление, что каждый поэт в Северной Америке подал заявку: поэты традиционной, нетрадиционной и смешанной сексуальной ориентации, поэты мужчины, женщины и транссексуалы, поэты любого возраста, расовой и религиозной принадлежности, а также страны рождения; поэты, гремящие на всю Америку, поэты, не опубликовавшие ни строчки с 1973 года, двадцатидвухлетние поэты, еще не получившие степени. Досье пестрели пожелтевшими газетными вырезками, на которых, как доисторические насекомые в янтаре, сохранились молодые люди с кустистыми бачками и девушки с перманентом в стариковских очках. Были скрепленные степлером брошюрки, ротапринтные буклеты, ксерокопии с захолустных журнальчиков. Были сонеты, баллады, героические куплеты, верлибры, конкретная поэзия, силлабические вирши, вилланеллы, доггерели, альбы, оды и палиноды, секстины большие и малые и даже одна эпико-философическая поэма на дереве. В близкородственном мире университетских поэтов одни кандидаты писали рекомендации другим, излагая взаимоисключающие хвалы и уничтожая друг друга, как материя и антиматерия. Каждый из соискателей, как выяснилось, получил хотя бы одну награду, от Йельской премии молодым поэтам до победы в конкурсе на приз крохотного магазинчика в Оклахоме, где лауреату вручали четыре экземпляра поданных стихов и подарочный сертификат на два лица в «Международную блинную».
Нельсон откусил гамбургер, не чувствуя мяса, лука и даже горчицы. Первое собрание комиссии должно было состояться в начале января. На нем предполагалось сократить список кандидатов до трех, чтобы пригласить этих оставшихся на личную встречу. Палец снова заныл.
— Антони намерен, — говорила Миранда, — придать вакансии более научное направление.
Нельсон с отвращением проглотил кусок остывшего бургера. Все, что он сделал за это время, прочитав тонны писем, море биографий и кипу стихов, — все псу под хвост. Он вспомнил про список соискателей, с чьими досье уже ознакомился, не судя их — упаси его Бог снова судить хоть одного поэта, — но расставляя по ранжиру. Список был исчеркан, испещрен вставками и стрелочками вверх или вниз. Теперь это всего лишь отчет о напрасно потраченном времени.
— Чертовски правильно, — сказала Пенелопа, выпуская дым. — Поэты — такие свиньи.
Женщинам принесли ленч. Пенелопа затушила сигарету и принялась тыкать вилкой в салат, как будто помидоры и огурцы намерены сбежать. Миранда взяла четвертушку сандвича и деликатно откусила. Студент огляделся по сторонам и принялся уписывать похлебку, словно Оливер Твист в страхе, что ее могут отнять. Нельсон воспользовался отсутствием дымовой завесы, чтобы съесть как можно больше гамбургера, пока Пенелопа не прикончила салат и не закурила снова. Он старательно смотрел в «Нью-йоркское книжное обозрение», время от времени перелистывая страницы, хотя не прочел ни слова.
