‒ Они не посягали ни на чьи жизни и не нападали на тебя! Всего лишь выполняли свой долг, подчиняясь приказам королевы. Ты сам понимаешь, что своими руками убил чьих-то дочерей, сестёр, возможно, матерей?..

‒ С каких пор враги разделяются по половым признакам?!

‒ Убивать женщин, которые не сделали тебе ничего плохого, это подло и низко, Конрад!

‒ Эти женщины ‒ полноценные воины королевской армии, Грегер! ‒ процедил волак, чувствуя, что вот-вот выйдет из себя. ‒ Только убив их, я мог спасти Лаисию и не попасться на глаза тем, кто ведёт на меня охоту!

Вожак шумно втянул воздух, закатив глаза, и запрокинул голову. Выдохнул, вернулся в прежнюю позу и сказал, уже спокойнее:

‒ А подумать, как по-другому можно помочь этой девушке, без пролития крови, ты не мог? Голова ведь нужна не только чтобы в неё есть, Конрад! Ты уже давно не в лагере смертников и не на войне. В жизни есть и другие способы решать проблемы, но всё, что ты можешь делать ‒ это бездумно убивать. Ты совершенно не ценишь чужие жизни!

‒ Странно слышать это от кайергардца!

Грегер намеревался говорить что-то ещё, но осёкся, осмотрел Конрада долгим, проницательным взглядом и смыл с лица все эмоции.

‒ Что ты имеешь против кайергардцев?

Это было сказано так спокойно и несло за собой такую мощную провокацию, что отвечать не подумав Конрад не решился. Но Грегер не оставил ему такой возможности.

‒ Чтоб ты знал, Конрад… ‒ медленно произнёс он. ‒ За многие годы так называемой «войны» армия Андрокада перебила намного… ‒ намного! ‒ больше людей, чем кайергардцы. И в первую очередь хорошо постаралась, чтобы истребить нашу с тобой расу. Ещё немного, и волаков просто не останется на свете. И ты всё ещё думаешь, что кайергардцы истинное зло?

Последние его слова Конрад слушал, расхаживая по комнате. Вдруг ужасно надоело стоять перед сидящим вожаком, как провинившийся школьник или слуга перед хозяином. Время моей службы благородным шишкам прошло, и пресмыкаться он больше ни перед кем не собирался. Хватит!

Больше садиться было некуда, и волак решительно занял место на изножье кровати, сцепил пальцы в замок, мрачно взглянул на вожака и сказал:

‒ Я поступаю как умею, как сам считаю нужным. И думаю, что имею на это полное право.

Грегер смотрел на него так, что казалось, сейчас сожжёт глазами до пепла. Сжал челюсти и выдал сквозь стиснутые зубы:

‒ Уйди с моей кровати!

«Вот, значит, как? Не я один постельный собственник, ‒ сообразил Конрад. ‒ Это у нас в крови и инстинктах, как обитание в подземельях?»

Но как бы то ни было, сдаваться он был не намерен. Демонстративно осмотрел комнату и парировал:

‒ Больше мест, куда можно сесть, я здесь не вижу.

‒ Конрад!

Черты лица волака опасно обострились, в глазах мерцали враждебные искры.

‒ Что? ‒ бесстрастно отозвался волак.

‒ Пошёл. Вон. С моей. Кровати.

Грудная клетка наполнилась горячим свинцом, но он продолжал сидеть неподвижно, уперев локти в колени, сцепив пальцы в замок и глядя на вожака из-под лезущих в глаза волос. Раскалённая тишина так и звенела опасностью.

Прошла минута, а может, две. А они всё жгли друг друга глазами, и никто не собирался отступать. И вот, вожаку это надоело.

Без предупреждения он вскочил, как отпружинил, со стула и рванул на подчинённого. Конрад моментально отзеркалил эти действия, дистанция стремительно сокращалась, и он не собирался отступать и поджимать хвост перед этим кайергардцем! Ягуар поддерживал грозным рёвом, окружающий мир обрёл огненные оттенки, и глаза, словно слезами, наполнились теплом. Из них уже смотрел внутренний зверь, готовясь к сигналу, но добро на атаку своим телом хозяин ему не давал. Пока что.

Волаки остановились друг против друга на расстоянии вытянутой руки. Конрад заставил утихнуть свечение из глаз, но лёгкий пламенный оттенок остался, и Грегер неистово осматривал его, соображая, но не решаясь напасть.

‒ Ты дикарь, Конрад! Наглый дикарь, которому ещё учиться и учиться элементарным понятиям, ‒ отчеканил он с презрением. ‒ Запомни наконец ‒ человеческая жизнь бесценна, и чтобы её прервать, нужна не просто веская причина, а безвыходная ситуация.

‒ Я сейчас расплачусь! ‒ в тон ему ответил Конрад.

‒ Убирайся из моей комнаты! Я сказал всё, что хотел.

‒ Да мне плевать на твои желания!

Из глаз вновь вырвалось пламя, внутренний зверь приготовился к атаке, чтобы наконец надрать как следует этому волаку задницу! Но неожиданный знакомый голос отрезвил в один миг:

‒ О-о-ой… Ой-ой! Как у вас тут всё серьёзно! Я, кажется, не вовремя?

За спиной развеивался чёрный туман, а из его густых клубов глумливо скалился тёмный маг Арман.

Усиленно вырвав сознание в действительность, Диона открыла глаза, села в постели и обхватила руками голову.

‒ Ой, мамочки, да что же это такое?.. Опять!

Опять эти ужасные сны, настолько яркие и детальные, что ей уже просто не верилось, что подсознание вообще способно выдавать такое. Какое больное, испорченное должно быть воображение, чтобы видеть… и чувствовать это!

Ничего подобного с ней никогда не происходило, даже в детстве сны казались далёкими смазанными картинками и развеивались сразу по пробуждению, а тут… Всё снова, вот уже в который раз было как наяву. Но быть такого просто не могло! Это отвратительно и недопустимо!

Выживший на войне смертник, беглый преступник и бывший страж её семьи, который причинил им столько бед… Как бы хотелось больше никогда о нём не думать, не вспоминать вообще о его существовании, но у этого зверя, кажется, были на неё другие планы.

Диона прерывисто вздохнула и, устало откинувшись на подушку, стала вспоминать свои сны.

В них постоянно фигурировал злополучный страж и происходило то, что колоссально противоречило яви. А что самое страшное ‒ просто не могло происходить с Дионой даже под угрозой смерти. То она расхаживала в мокром до нитки платье по берегу пруда, а раздетый по пояс прислужник наблюдал за ней из тени. Словно пожирал своими жуткими глазами ягуара, на которые то и дело падали чёрные волосы. То она шла с ним на виду у всех, держа под руку. То вообще вдруг оказывалась в его комнате, а он прижимал её к себе и гладил по волосам.

Но самое ужасное заключалось не только в непозволительной близости к ней опасного преступника, но и в том, что Диона при ней испытывала. И это был отнюдь не страх перед бесчестьем. Хоть всё и происходило в пусть и реалистичных, но всё же снах, в которых зачастую отсутствует логика и здравый смысл, ненормальные чувства радости, счастья и чуть ли не физического удовольствия пугали девушку до холодного пота. Ведь она сама брала этого убийцу под руку, сама прижималась к нему, как к жениху после помолвки, сама заключила его в объятия, ворвавшись к нему в спальню. А сегодня и вовсе…

Воспоминание о последнем сне окатило всю её волной стыда, как кипятком. С губ сорвался изумлённый возглас, Диона прижала ладонь к полыхающему лицу и чуть не расплакалась.

‒ Ой, мамочки-и-и!

И опять схватилась за голову.

Облачённый в чёрную мантию, мрачный убийца вошёл ночью в её спальню. Сел на её кровать, развернул Диону к себе и… завладел её губами. Сначала он целовал нежно, а потом так глубоко и страстно, словно бы это было лишь началом, лёгкой прелюдией перед большим и неминуемым действием. Она понимала это. И отвечала ему пылкой взаимностью. Даже когда он повалил её на постель и, кажется, совсем не думал останавливаться. И она этого не хотела. Очень не хотела! Душу разрывало от волнительного предвкушения, а тело было готово воспарить в невесомости от разлившегося под кожей лёгкого блаженства и тянущего внутри чувства.

Стоило этому моменту воспроизвестись в памяти, как ставшее уже в реальности невесомым тело отреагировало сладким томлением где-то в груди, в животе… и ещё ниже.

Ахнув, Диона вылетела из постели и босиком помчалась в ванную, где долго пыталась прийти в себя и отмыться от этой фантомной порочной грязи, которой даже сквозь сон умудрился замарать её беглый смертник.