– Немедленно выходи из дома! – слышал я отдаленный голос, но оторваться от узора было выше моих сил. Кроме того, по мере продвижения по линиям, я начал слышать какие-то звуки, голоса. Меня начало трясти. Сложно описать все ощущения, которые были, когда я следил за линиями на потолке. Каждый сантиметр приносил какое-то…удовлетворение. Меня трясло все сильнее и сильнее.

– Сейчас я распутаю этот клубок! – сказал я сам себе.

Пустота. Всего на мгновение я ощутил пустоту. Без эмоций, звуков, людей. Без всего. Просто безграничная пустота.

Я открыл глаза. Больничный запах неприятно ударил в нос. Меня трясла медсестра. Обеспокоенный доктор стояла рядом с невыспавшимися глазами:

– Марк, вы меня напугали, – она подошла, положила большой палец мне на запястье и посмотрела на часы. Несколько секунд никто не разговаривал. Медсестра протирала мне лицо влажной тряпкой.

– Пульс в порядке. Странно, – доктор отошла к окну посмотреть какие-то бумаги.

– Вы меня слышите, понимаете? – тихо произнесла она, посмотрев на меня.

Я кивнул. У нее были усталые серые глаза и красивые руки.

– У меня сегодня двое пациентов погибли. Тут еще вы, Марк. Вы ведь шли на поправку. Потом медсестра сказала, что вас лихорадит, пульс зашкаливает и вы давно не просыпаетесь. Я не спала сегодня, у меня через 2 часа смена кончается и, – она снова отвернулась, – не делайте так больше.

Мне хотелось помочь ей, я понимал, что не могу говорить, я боялся даже попытаться, помня боль, которую испытал в прошлый раз. Однако, к своему удивлению, без особых усилий сказал:

– Постараюсь вас больше не расстраивать.

– Хорошо, – ответила она. Потом резко развернулась, вмиг оказавшись у моей кровати.

– Как ты это сделал? У тебя..хмм, у вас  поврежден нижнечелюстной сустав, я сделала снимки только вчера.

Она повернула голову набок, появился легкий румянец, смотрела не мигая. Обошла кровать с другой стороны и наклонила свою голову в другую сторону. Потом одела синие латексные перчатки и стала ощупывать мое лицо, нос, знакам попросила меня открыть рот, потом закрыла его сама ункзательным пальцем.

– Я удивлен не меньше вашего, доктор, – нисколько не лукавя сказал я, убирая ее руки с моей лица в попытках понять как работает моя челюсть.

– Марк, меня зовут доктор Мария Райс, а вы в отделении нейрохирургии – убирая руку, сказала она.

– Как бы там ни было, я рада что вам лучше, но не всем так повезло, а мне пора делать утренний обход, всего доброго!

У меня было ощущение, что я вижу механизм, который застрял, должен работать но не работает. Как если бы я видел мост, и знал что одна из его опор постепенно разрушается. Как только это произойдет, рухнет весь мост, но если немного укрепить, прослужит еще долго. Внешне все хорошо, но глядя на доктора Райс, я отчетливо понимал, что должен кое что сделать.

– Поговорите со мной, доктор, я давно не разговаривал. Сейчас шесть утра, и если вы уделите мне еще 5 минут, это ведь не страшно. Тем более что мое состояние несколько странно и вам надо понаблюдать за мной, немного – сказал я, улыбнувшись.

– А вы жук, Марк. Хорошо, – она улыбнулась и, пододвинув табуретку, села рядом с больничной койкой, – о чем вы хотите поговорить?

– О вас, Мария. Расскажите мне про себя.

Ее озадачило или возмутило мое предложение. Я не понял до конца. Она некоторое время вопросительно смотрела на меня. Я приподнял одеяло и убедившись, что абсолютно раздет под больничным одеялом, сказал:

– Ну же, доктор Райс, вы явно знаете про меня гораздо больше, чем я о вас, и это абсолютно не честно. Я ведь должен доверять своему врачу, а я вас знать не знаю.

Она кивнула, а потом говорила в течение минут двадцати или получаса. Как будто прорвало. Я лишь направлял и за все это время говорил не больше 5 минут. Она говорила о студенчестве, о своих мечтах. О том днем, когда я поступил и о сегодняшнем дежурстве. О том, что давно не может вырваться из бесконечной рутины. О трех дежурствах в неделю, каждый месяц. О том, что доехать до дома занимает иногда 4-5 часов и тогда – проще переночевать в машине, а утром умыться и переодеться в туалете закусочной на углу. О том, что если бы кто-то взял у нее сейчас анализ крови, то нет никакой уверенности, что обнаружили бы там что то, кроме кофе. Уже несколько лет все вот так. О том, почему ей нравится ее работа и за что она ее ненавидит.

Я видел, что ей становится плохо с каждым словом, но так было нужно. Я, напротив, чувствовал себя лучше, уверенней. Она была как пружина, которую давно сдавливали обстоятельства. Мне нужно было, чтобы пружина выстрелила не завтра, не когда-нибудь, а здесь и сейчас. Мы продолжали. Было ощущение, что мне это было нужно не меньше, чем ей. Она, сама того не понимая, давала мне подсказки. В полунамеках, жестах, словах я видел ее сильные и слабые места, понимал – когда надо прервать ее, а когда не произносить ни звука. Я чувствовал, как меняется что-то внутри нее. И одновременно понимал, что не узнаю себя.

Не было ничего общего с психологией, мне вообще никогда не нравилось само термин «психология». Я не пытался понять ее, представить ситуацию, ставить себя на ее место, а действовал на основе ощущений, почти интуитивно. Что-то внутри Марии хотело вырваться, надо было только открыть замок. Знать комбинацию, последовательность, код. И я подбирал.

В какой-то момент она начала рассказывать о своем путешествии в Южную Америку, которая поменяла ее жизнь. А потом просто перестала говорить, а на меня навалилась усталость, приятная как после пробежки или тренажерного зала. Мы оба понимали, что разговор исчерпан. Руки доктора немного дрожали, поэтому она крепко вцепилась в свои колени.

Я не знал наверняка, что сейчас происходит с ней. Только чувствовал. Когда я сам для себя пытался объяснить это чувство, то вспомнил Валери. Бывает, что от обиды близкий человек постепенно отдаляется от тебя. С каждым днем все меньше понимания остается между вами. И в какой –то момент вы просто забываете почему были близки. Ссоры и споры бывают разные. Но иногда, после такой ссоры, когда наружу выходят все те обиды, разочарования и стремления, которые привели к ней, вы чувствуете, что все это ерунда, вспоминаете, почему вы вместе, и понимаете, что у вас все получится. Тогда хочется просто помолчать вместе, потому что так тепло вам не было очень давно.

Такая же теплота исходила сейчас от Марии. Она светилась.

– Кто ты?..  – медленно и почти по слогам спросила она таким тоном, который не требует ответа. А потом выражение ее лица резко поменялась:

– Кажется мне пора, не пугай меня больше. До встречи, Марк, и спасибо, – устало сказала она.

– Откуда ты такой взялся? – уже стоя в дверях, улыбаясь, добавила Мария.

– Всего доброго, доктор Райс! – ответил я.

Она ушла. Я думал, что не уже не смогу сегодня заснуть, но через несколько минут провалился в сон без единого сновидения.

КАН.

Кан сидел в баре. Он был не в себе, вернее вне себя от ярости. Они почти поймали одну «тень» в прошлый раз: она шла прямо к ним, к нему в руки. Техник установил “метеопушку”, все было готово. Но тень исчезла, как только подошла к городу. Он сам, своими глазами видел грозовой фронт, темноту, которая сплошной стеной должна была поглотить город. Он стоял тогда на крыше у ограждения, пока техник возился с проводами и чувствовал мощь и неизбежность того, что произойдет. Кожей чувствовал, всем своим существом страх, непонимание, даже своего рода уважение к этой неподдающейся логике стихии. Но, не было ничего кроме маленького дождя с грозой. Да, в новостях объявили, что одна из молний попала то ли в столб то ли в дерево и оно упало на стоянку. Кан же кричал о возможной катастрофе. С тех пор ни намека. Просто издевательство.

Ему казалось, что над ним все смеются. После «ночи пожаров» к нему почти прислушались, его восприняли всерьез.  А теперь – все коту под хвост. И спутники и станции.