Я ловлю её за руку и заставляю выйти на середину комнаты.

– Хорошо, я верю, что ты согласна взять в мужья одного из этих близнецов. Не графа или герцога, а простого рыцаря, зато, как ты говоришь, приятного на вид.

– Более чем. Ронни и правда красивый мужчина. – Она мечтательно улыбается.

– Пусть хоть всех милей на свете, мне всё равно. Но почему ты думаешь, что второй из братьев согласится стать моим мужем? Несомненно, тот, с кем будешь ты, окажется на седьмом небе от счастья. Ну а другой?

Эви хмурится, а я быстро продолжаю:

– Ему придётся отказаться от имени отца, войти в наш род, подчиниться мне, стать не главой семьи, каким все мужчины видят себя, заключая брак, а всего лишь первым из верных слуг, мужем лишь по названию. Такой выбор лишит его всякой надежды на взаимную любовь и продолжение рода в законных детях. А незаконных, он должен это понимать, я не потерплю, не соглашусь быть посмешищем для всего королевства.

Эви сжимает губы в плотную полоску и гордо выпрямляется.

– Ко мне сватались не раз, – напоминаю я. – Младших сыновей в знатных домах хватает. Немало желающих встать рядом с королевой, получить титул короля-консорта, влиять на решения, а то и влезть жадной рукой в казну. Я отказала и отказываю всем. Зачем же здесь мне соглашаться? Чем этот, как его, лучше тех, других?

Отец, уверена, сказал бы то же самое, и я удивляюсь лишь тому, что Эви каким-то чудом получила его согласие на двойной мезальянс.

– Всё просто, – отвечает сестра. – Хорн лучше ровно тем, чем хуже. По сравнению с представителями богатых и родовитых семейств, этот рыцарь почти никто. Его род один из самых древних, но они уже вечность как обеднели и почти полностью утратили влияние. Живут ничем не лучше крестьян или купцов. И это хорошо, ведь за ним нет тех, кто мечтал бы низвергнуть нас и посадить на трон своего потомка. Хорн такой же простой воин, каким до заключения брака был наш отец. Мама выбрала его не просто. Уверена, она рассуждала так же.

Никогда не задумывалась об этом с такой точки зрения. Звучит вполне разумно, хотя и нелестно для нашего отца.

– Я слышала, что мама пошла на мезальянс из-за страстной и искренней любви, – говорю я.

В улыбке Эви проглядывает снисходительность многоопытной старшей сестры.

– Сама я этого не помню, но и мне говорили, что мама очень любила отца. А он хранил по ней траур десять лет, так что, уверена, тоже любил её. Но до того как полюбить его, она отказала всем родовитым и влиятельным женихам, взяла в мужья настоящего воина. И так же, как она, поступишь ты. А затем полюбишь своего Хорна, и всё у вас сложится прекрасно.

Я смеюсь, закрывая рот ладонью. Наивность Эви поражает. Мне так смешно, что слёзы выступают на глазах.

– Так ты считаешь, он не влюбится в тебя? – спрашивает она, нахмурив брови.

Качаю головой.

– Ну и кто из нас наивная глупышка, верящая в сказки?

Эви жарко возражает. Но я больше её не слушаю.

– Какая между нами может быть любовь? Он не получит в постели со мной ничего. Самого попадания в мою постель он не получит.

Эви пытается что-то пискнуть, но я лишь машу рукой. Отчаянный румянец расцветает на щеках – я чувствую стыдный жар и то, как слезятся глаза.

– Я не так наивна, как ты думаешь. О некоторых вещах, уверена, знаю больше тебя.

Эви приподнимает брови, и я уточняю:

– В нашей библиотеке есть разные книги, я читала о таких вещах, которые тебе и не снились. Так вот, если ты думаешь, что я позволю пользоваться моим телом, не ощущая при этом ничего, кроме унижения, то это не тот подвиг, на который я готова пойти ради короны.

Кресло жутко скрипит подо мной, когда я бестолково дёргаюсь на нём. Меня мутит, но я всё же продолжаю разговор:

– Он должен понимать, что то, что нас свяжет, не брак, а лишь его название. Так с чего ему стремиться связать свой путь с калекой? Ты хотя бы представляешь, что о нём станут говорить? Если он человек чести, разве его не будут унижать всеобщие догадки, что всё это он затеял ради власти, денег, положения при дворе?

Я буквально вижу, как перед костром кругом сидят воины и неизвестный мне мужчина – очень красивый по описанию Эви – оправдывается и краснеет перед общим судом. Слышу скабрезные шуточки. Чувствую его униженным, а себя – жалким обрубком человека.

– О боги, Лайла, ты слышишь себя?

– Что? – отвечаю резко, всё ещё находясь во власти того, что видит моё сердце.

– Ты заботишься об интересах и хранишь честь человека, которого в глаза не видела. Ты принижаешь себя, мысленно наделяя себя званием ярма на шее. И это делаешь ты, наша будущая королева! Ты абсолютно, совершенно, бесконечно не права!

Я качаю головой, но Эви упрямо стоит на своём:

– Ты не понимаешь. Это он должен благодарить богов за то, что ты подумываешь дать ему право приблизиться к себе. Это не тебе волноваться, это ему надо трястись от страха не прийтись тебе по нраву. О боги, Лайла, ты принцесса и будущая королева. Так почему же ты, как последняя нищенка, лежишь сейчас в придуманной пыли и грязи? Почему ты не видишь, что даже помимо высочайшей чести разделить власть и трон, ты, Лайла, ты, сама по себе, чистая, добрая, светлая и такая красивая, заслуживаешь любви – той самой, о которой так мечтаешь?

Когда моя сестра уверена в чём-то и кричит, то сами боги содрогаются в своих чертогах, слушая и повинуясь ей. Что же говорить о слабых смертных?

Я опускаю голову и пытаюсь примириться с мыслью, что мне больше не спрятаться в своих покоях от будущего, которое усилиями Эви уже стучится в мою дверь. Мне придётся что-то решать, отказываться от призрачных надежд уговорить отца нарушить вековые законы и остаться на троне и после моего двадцать первого дня рождения.

Разум подсказывает, что Эви предлагает верное дело. Если мне удастся договориться с тем мужчиной – или другим подобным ему, это не так важно, – то долг перед родом и страной можно будет попытаться исполнить.

Я представляю наш разговор с будущим королём-консортом, и мне становится не по себе от того унижения, через которое придётся пройти. Но я, наверное, всё же смогу. Главное, думать не о себе, а о других – надеющихся, что я справлюсь со слабостью и поведу себя достойно потомка Райнаров.

В длинные волосы, рассыпавшиеся по моим плечам, вплетаются тонкие горячие пальцы сестры.

– Он будет любить тебя, – говорит она с нежностью. – Будет носить тебя на руках. Он выпрыгнет из белых мехов и даже из собственной кожи, чтобы обратить на себя твоё внимание.

Её слова помогают смириться с тем, чего я заранее боюсь. Нет, они не убеждают, вовсе нет. Я прекрасно понимаю, что мой муж не сможет меня полюбить. Но мечтать о несбыточном не так уж и небесполезно. Вера даёт силы если не вставать на ноги и бежать навстречу мечте, то – в ожидании её исполнения – хотя бы не падать с кресла.

– И знаешь, почему так произойдёт?

Она дожидается моего тихого «почему?» и продолжает убеждённым тоном:

– Потому что ты заслуживаешь того, чтобы тебя любили. Пусть ты не веришь в это, но я верю всей душой. И если надо, вырву у твоего мужа сердце из груди, чтобы бросить к твоим ногам.

– Ты слышала, что сейчас сказала?

Эви фыркает.

– Ты сомневаешься, что я смогу?

Когда сестра хочет кого-то в чём-то убедить, остаться при своём мнении ни у кого не получается.

Отец выслушивает моё тихое «да» и коротко кивает, Николас, пытавшийся возражать и яростно спорящий с Эви, расстроенно замолкает, и сестра не сдерживает торжествующей улыбки – так решаются наши судьбы.

Позже первый советник находит меня в библиотеке. Обычно он не позволяет себе отвлекать меня от работы, но сегодняшний день становится особенным для многих.

У меня, к примеру, не выходит сосредоточиться на перечитывании мемуаров Като. Смысл написанного ускользает, словно густой туман застилает знакомый пейзаж. Предложение Эви и собственное согласие с ним не выходят из головы, и я могу лишь тревожиться о будущем и сожалеть об ошибках прошлого.