Хосе Антонио взял на себя сложнейшую задачу донести до пациентки полуправду, однако та мигом догадалась об истинном положении вещей.

— Как некстати, — заметила мисс Тейлор, не теряя хладнокровия.

Хосе Антонио добавил, что отец позаботится о том, чтобы она отправилась в Лондон первым классом.

— Ты тоже хочешь меня выгнать? — улыбнулась она.

— Боже правый! Никто не хочет тебя выгонять, Джозефина! Все, чего мы хотим, это чтобы тебя окружали близкие люди, чтобы о тебе заботились. Я все объясню твоим родным.

— Боюсь, роднее вас у меня никого нет, — возразила гувернантка и поведала ему то, о чем раньше ее никто не спрашивал.

Дед Джозефины Тейлор действительно был ирландец, казненный за оскорбление британской короны, но, рассказывая о нем брату, она умолчала об отце, злобном алкоголике, чья единственная заслуга состояла в том, что он был потомком славного борца за справедливость. Мать, оставшаяся с детьми в нищете, умерла молодой. Младших распределили между родственниками; старшего, одиннадцатилетнего, отправили на угольную шахту; а сама мисс Тейлор девяти лет поступила в приют к монахиням, где зарабатывала на пропитание в прачечной, которая была главным источником дохода этого заведения, в надежде, что какая-нибудь добрая душа ее удочерит. В прачечной ей достался поистине геркулесов труд: мылить, полоскать и отстирывать, вываривать в огромных чанах, крахмалить и гладить чужую одежду.

В двенадцать лет, когда надежды на удочерение уже не было, ее поместили в качестве горничной за стол и кров в дом английского офицера, где она работала до тех пор, пока хозяин не повадился систематически ее насиловать, хотя она была еще подростком. В первый раз он ввалился ночью в комнату рядом с кухней, где она спала, заткнул ей рот и влез на нее без лишних слов. Потом установил распорядок, который бедная Джозефина знала наизусть. Военный дожидался, когда уйдет жена, занятая благотворительностью и походами в гости, и жестом указывал девочке следовать за собой. От испуга она подчинялась, не догадываясь о том, что можно дать отпор или сбежать. В конюшне офицер сек ее хлыстом, стараясь не оставлять явных отметин, а затем предавался одним и тем же развратным утехам, которые она терпела, отдавая тело на волю истязателя и полагая, что надеяться на помилование бессмысленно. «Это пройдет, это закончится», — беззвучно повторяла она себе.

Через несколько месяцев жена обратила внимание, что горничная ходит по дому как в воду опущенная, жмется по углам и дрожит, когда возвращается муж. За годы замужества она не раз замечала в нем кое-какие особенности, которые предпочла игнорировать, придерживаясь теории, что если явление никак не называть, его будто бы и не существует. Пока соблюдены внешние приличия, нет нужды копать глубоко. У всех есть секреты, думала она. Но со временем заметила, что другие домочадцы шушукаются у нее за спиной, а соседка как-то спросила, не бьет ли ее супруг лошадей в конюшне — оттуда доносятся свист хлыста и чьи-то стоны. Тогда-то она и смекнула, что следует выяснить поподробнее, что творится у нее под крышей, прежде чем об этом узнают другие. В итоге ей удалось застать мужа с хлыстом в руке, а служанку — полуголую, связанную и с кляпом во рту.

Хозяйка не выставила Джозефину на улицу, как это часто случалось в подобных случаях, а отправила в Лондон в качестве компаньонки к своей матери, взяв с нее клятву, что она никому не расскажет о поведении мужа. Скандала следовало избежать любой ценой.

Новая хозяйка оказалась крепкой вдовой, много путешествовала по свету и собиралась заниматься этим и впредь, а для таких целей ей нужна была компаньонка. Вдова была высокомерна и тиранична, но у нее имелась склонность к педагогической деятельности, и она вознамерилась превратить Джозефину в образованную барышню: кому охота путешествовать в обществе ирландской сироты с манерами прачки. Первым делом нужно было убрать акцент, истязавший ее слух, и заставить Джозефину говорить как уроженку Лондона из высшего общества; следующим шагом было обратить ее в англиканскую веру.

— Паписты невежественны и суеверны, поэтому бедны и плодятся как кролики, — утверждала дама.

Она без труда достигла своей цели, поскольку особой разницы между двумя церквями Джозефина не видела и в любом случае предпочитала держаться подальше от Бога, который так скверно относился к ней с самого рождения. Научилась безупречно вести себя на публике, строго контролировать эмоции и манеру себя держать. Хозяйка разрешила ей пользоваться библиотекой, определила круг чтения, привила ей страсть к «Британской энциклопедии» и открыла города от Нью-Йорка до Каира, о которых девушка прежде и не слыхала. Но в один прекрасный день у хозяйки случился инсульт, и она скончалась через несколько недель, оставив Джозефине немного денег, на которые можно было прожить какое-то время. Увидев объявление в газете, предлагающее место гувернантки в Южной Америке, она связалась с агентом.

— Мне повезло, что я встретила твою семью, Хосе Антонио; вы отнеслись ко мне очень хорошо. В общем, идти мне некуда. Умру здесь, если вы не возражаете.

— Ты не умрешь, Джозефина, — пробормотал Хосе Антонио, опустив глаза, потому что в этот миг понял, какое важное место занимает она в его жизни.

Узнав, что гувернантка вознамерилась умереть в нашем доме, отец поначалу хотел силой посадить ее на ближайший океанский лайнер, отчаливающий из порта, чтобы агония и смерть женщины, к которой я так привязалась, не нанесли мне травму. Однако Хосе Антонио впервые в жизни осмелился ему возразить.

— Если вы ее выгоните, я никогда вам этого не прощу, — объявил он и принялся убеждать отца, что его долг как христианина — попытаться спасти девушку любыми доступными средствами, несмотря на мрачные прогнозы доктора. — Если мисс Тейлор умрет, Виолета будет страдать, но все поймет. Она уже достаточно большая. Но она никогда не поймет, если гувернантка внезапно исчезнет. Я беру на себя ответственность за мисс Тейлор, отец, вам не нужно о ней беспокоиться, — сказал он.

И слово свое он сдержал.

Бригада врачей во главе с самым знаменитым хирургом прооперировала мисс Тейлор в военном госпитале, в то время лучшем в стране. За нее замолвил слово английский консул, с которым отец был знаком благодаря экспортным операциям. В отличие от государственных больниц, таких же бедных, как их пациенты, и редких частных клиник, куда обращались те, кто мог позволить себе заплатить, хотя медицинское обслуживание там было посредственным, военный госпиталь можно было сравнить с самыми престижными больницами в Соединенных Штатах и Европе. Лечились в нем исключительно офицеры и дипломаты, но при наличии хороших связей делались исключения. Здание, современное и прекрасно оборудованное, было окружено обширным садом, где прогуливались выздоравливающие, а администрация, вышколенная самим полковником, обеспечивала безупречную чистоту и уход.

Мама и брат отвезли пациентку на первую консультацию. Медсестра в накрахмаленной форме, поскрипывавшей при каждом движении, проводила их в кабинет хирурга — мужчины лет семидесяти, лысого, аскетичного, с надменными манерами человека, привыкшего командовать. После тщательного осмотра за перегородкой, разделяющей кабинет на два помещения, он объяснил Хосе Антонио, напрочь игнорируя присутствие двух женщин, что, вероятнее всего, опухоль злокачественная. Можно попытаться замедлить ее рост с помощью облучения, поскольку удаление хирургическим путем представляет собой большой риск.

— Если бы я была вашей дочерью, доктор, вы бы попытались? — вмешалась мисс Тейлор, такая же невозмутимая, как и обычно.

После паузы, показавшейся всем вечностью, врач кивнул.

— Тогда назначайте дату операции, — попросила она.

Через два дня ее положили в больницу. Свято верившая в то, что самое простое — говорить правду, перед больницей мисс Тейлор сообщила мне, что в животе у нее апельсин, его нужно вытащить, но это непросто. Я умоляла ее взять меня с собой, чтобы быть рядом во время операции. Мне было семь, но я очень к ней привязалась. Впервые за время нашего знакомства мисс Тейлор заплакала. Затем попрощалась с каждым из слуг, обняла Торито и тетушек, которым поручила в случае необходимости раздать ее вещи всем, кто захочет иметь что-нибудь в память о ней, и вручила моей матери пачку фунтов стерлингов, перевязанную ленточкой.