Ньевес нас ждала и бросилась обнимать меня так, как не обнимала целую вечность. «Мама, мама», — повторяла она. На мгновение она вернулась в детство и снова стала избалованной маленькой девочкой, которая сидела у меня на коленках, а я расчесывала ей волосы. Выглядела она намного лучше, чем в последний раз, когда я ее видела, ни худобы, ни изможденности, она даже немного поправилась, а лицо без макияжа казалось совсем юным Короткие волосы естественного цвета, только кончики все еще обесцвечены краской.

— Я беременна, мама, — призналась Ньевес дрожащим голосом.

Только тут я обратила внимание на животик, который поначалу не заметила под свободным платьем. Я ничего не ответила, но обняла ее еще крепче, не замечая, как слезы катятся у меня по лицу.

Хозяйка дома, мексиканка, дала нам немного времени, чтобы мы налюбовались друг на друга, а затем приветливо меня расцеловала. Она представилась как «Рита Линарес, портниха», и добавила традиционное: «будьте как дома». Ее дом мало чем отличался от других домов на той же улице: бетонный, скромный, удобный, с крошечным садиком и черепичной крышей. Мебель, заурядная, но с претензией, была покрыта целлофановыми чехлами, в гостиной — огромный телевизор и холодильник, а также множество украшений, от искусственных цветов до черепов, нарисованных ко Дню мертвых.

Она повела меня в комнату с широкой кроватью, распятием, висящим над изголовьем, и фотографиями, расставленными на комоде. Ньевес сказала, что уступает нам свою кровать, а сама будет спать в другой комнате, где у хозяйки имелась швейная мастерская. Рита пригласила нас к столу и, категорически отказавшись от помощи, подала чудесный ужин: такое с рыбой, рисом, фасолью и авокадо. Нам с Роем налила пива, а перед Ньевес поставила стакан молока. Проходя мимо, хозяйка погладила ее по голове с такой материнской нежностью, что я почувствовала укол ревности.

Ньевес рассказала, что ушла из клиники в Юте ночью, ей помог швейцар, объяснивший, где проходит дорога.

Она остановила первый же проезжавший мимо грузовик и, пересаживаясь из одной машины в другую, добралась до Калифорнии. Насколько я поняла, в последующие месяцы она зарабатывала на жизнь так же, как и раньше.

— Зато она слезла с наркоты, — уточнил Рой.

Ньевес сказала, что когда беременность подтвердилась, она решила больше не делать аборт и уцепилась за мысль о мальчике или девочке у себя в животе, — это помогало бороться с зависимостью. То, чего не сумели добиться дорогие клиники, сделало желание иметь здоровое дитя. Чтобы побороть тревогу, она курила табак и марихуану, пила много кофе и ела сладости, слишком много сладостей.

— Разжирею, — смеялась она.

— Тебе надо есть за двоих — за себя и за ребенка, — возразила Рита, подкладывая ей очередной тако.

Когда деньги кончились и Ньевес скатилась в нищету, поскольку работы не было, наркотиками она больше не торговала и клиентов не искала, — она обратилась в церковные организации и приюты для бездомных женщин, где ей разрешали переночевать, но после семи утра она снова оказывалась на улице. Жизнь становилась все труднее, по мере того как развивалась беременность. Однажды она нашла у себя в бумажнике карточку Роя Купера и в порыве отчаяния позвонила ему в Лас-Вегас. Чтобы прощупать его, она спросила о Джо Санторо, но Рой ничего о нем не знал, и это придало ей уверенности.

— Ему выстрелили в затылок, — сказала Ньевес, которой сообщили об этом через таинственную информационную сеть наркоторговцев.

Рой заверил ее, что не имеет к этому никакого отношения, он не наемный убийца, давно не следит за ее сутенером и не общается с Хулианом Браво. Он предложил ей немедленно выслать деньги.

— Мне нужны не деньги, а надежный человек. Только не говори отцу, где я, — добавила она.

Рой примчался на помощь. Привыкший, как он утверждал, разруливать чужие проблемы, он быстро взял ситуацию под контроль. Оказалось, что он родился в Лос-Анджелесе и хорошо его знал, здесь у него остались друзья и знакомые, а также несколько голливудских клиентов, которых он некогда выручил из беды. Его отчим был мексиканцем, он некогда перевез семью в квартал латиноамериканских иммигрантов, здесь Рой вырос, заговорил по-испански и научился бороться за выживание. Лос-Анджелес был вторым городом в мире по численности мексиканского населения.

— Здесь меня не найдут, — сказала Ньевес.

— От кого ты прячешься, доченька?

— От папы. Это он убил Джо Санторо.

— Ты не можешь обвинять своего отца в таком преступлении, это чудовищно.

— На курок он не нажимал, но заказал убийство. Ты же знаешь, он способен на все. Я его боюсь.

— Он тебя пальцем не тронет, Ньевес, он тебя обожает.

— У тебя плохая память, мама. Если папа меня найдет, он снова попытается навязать мне свою волю. Он никогда не оставит меня в покое.

Рита и Рой вышли во двор покурить, и мы остались одни.

— Будешь выспрашивать, кто отец ребенка?

— Главное, что ты — его мать, это единственное, что имеет значение. Наверное, это ребенок того молодого человека, как его звали? Джо Санторо…

— Нет, точно нет. Я сама не знаю, кто отец, это может быть кто угодно. Я даже толком не знаю, когда он появится, у меня всегда были очень нерегулярные месячные.

— Из-за наркотиков?

— Да, такое иногда бывает. Акушерка, которая меня наблюдает, считает, что ребенок родится в октябре. Знаешь, мама? Я не хочу, чтобы все случилось так скоро, вот бы он сидел внутри подольше, а я буду отдыхать у Риты и спать, спать…

Хосе Антонио взял всю мою работу на себя, и я осталась в Лос-Анджелесе. О Ньевес я рассказала только ему, Джозефине и Хуану Мартину, взяв обещание, что они будут молчать. Когда Хулиан Браво отправился по делам в колонию «Эсперанса», ему сказали, что я решила отдохнуть и отправилась в круиз по Средиземному морю. Возможно, его удивляло, что круиз растянулся на несколько месяцев, но расспрашивать он никого не стал, ему ничего не было от меня нужно, и он предпочитал меня не видеть. До меня дошли сплетни, что он встречается с какой-то девушкой на двадцать лет моложе, которую называет своей невестой, и это явно была не Зораида Абреу, ту он не повез бы с собой. Позже я узнала, что новую девушку зовут Анушка.

Домик в мексиканском квартале был одним из лучших периодов в моей жизни, я отдохнула душой так, как не смогла бы ни в одном роскошном круизе, наконец-то мы с дочерью снова обрели любовь друг к другу, которую некогда потеряли. Мы спали в одной постели. Сначала я немного стеснялась, потому что физического контакта у нас не было много лет, но вскоре привыкла. Помню чувство, когда я спала с ней бок о бок, или когда просыпалась, а ее рука лежала у меня на груди — блаженство сладкое и грустное оттого, что оно не могло длиться вечно.

Рой Купер то и дело приезжал из Лас-Вегаса и других мест, куда заводило его странное ремесло разруливателя ситуаций. Он останавливался в мотеле по соседству, потому что в доме не было больше свободных кроватей, а в воздухе, по его словам, было разлито слишком много эстрогена, но при этом пользовался каждой свободной минутой, чтобы сводить нас, трех женщин, пообедать в мексиканский или китайский ресторан, на пляж или в кино. Он любил боевики, кровавые и жестокие, но не отказывался от романтических мелодрам, на которые мы его зазывали. Потом он приглашал меня на ночь к себе в мотель, и я уезжала, ничего не объясняя Ньевес и Рите, поскольку, как я полагала, что бы я ни сказала, им все равно бы не понравилось.

Рита Линарес пришла в Соединенные Штаты пешком через пустыню Сонора, ей было двенадцать, она искала отца, а теперь более тридцати лет жила в Лос-Анджелесе без документов. Она была одноклассницей Роя.

— В школе он был единственным белым ребенком. Если бы ты видела, как его травили, пока он не научился быстро бегать и давать сдачи, — рассказывала она.

Она была вдовой — дети жили в других штатах и собирались вместе только на Рождество и Новый год, — страдала от одиночества и обрадовалась появлению Ньевес, когда Рой попросил ее приютить у себя одинокую беременную девушку. Рита без раздумий взяла Ньевес под свое крыло — ей нужно было общение и человек, о котором можно заботиться.