Союзничков Всевышний послал из числа тех, кто не так давно с успехом заменял врагов. Что поделать? Как любит, по слухам, говаривать Его Королевское Величество, времена наступили новые, потому и поступать следует по-новому. Вот и собралась ныне троица, которую встретить вместе почти немыслимо.

Церковь осуждает ростовщичество и всячески ратует за шельмование денежных мешков, пошедших на такое дело. Весьма выгодное дело, следует признать. Святое Писание прямо называет вором всякого, кто даёт весной десять дукатов, а по осени требует вернуть пятнадцать. Всё просто и справедливо, да вот незадача – придумали хитрые богатеи уловку с векселями. Давно никто не даёт прямо в долг. Нынешние банкиры покупают у заёмщика бумажку с обещанием уплатить к Нисхождению сотню, скажем, дукатов. Только сами дают за сей документ всего восемьдесят. И то спасибо, ещё век назад давали вдвое меньше. Так что, формально, заповеди не нарушены. Святым отцам остаётся изливать негодование в проповедях, а ошельмовать ростовщика оснований никаких нет.

Потому диковинно видеть главу банковского дома Монней, крупнейшего к западу от Большого Камня, вежливо раскланивающегося с архиепископом далташским. Да ещё целующим преосвященную руку не на людях, не на показ, а в небольшой келье, при одном всего лишь свидетеле. При Лопе Жейресе, цехмастере оружейников стольного града Далташа, если говорить точно.

Оружейных дел работники не испытывали особой приязни ни к священству, ни к торговцам деньгами. Мало хорошего, когда тебя душат спекуляциями и пытаются выкупить часть мануфактур за бесценок или принуждают жертвовать на дела духовные. Однако такова жизнь, каждый гложет, кого может. Оттого любить Хенди Моннея или архиепископа Инкеца Делерена цехмастеру не за что. В обычные времена Лопа предпочёл бы вести дела с такими же, как он сам, мастерами. Пекари или свечники, с которыми делить нечего, куда лучше. Отношения со сталеварами или кожевенниками уже не так благостны. С ними приходится заключать сделки, торговаться и постоянно взаимно следить, как бы не прогадать, но и чтобы выгодного поставщика не сманили. Сейчас же времена наступили тяжёлые, приходилось искать союза с самыми могущественными силами королевства, невзирая на степень приятности таковых в общении.

– Я рад приветствовать вас, дети мои, в этих святых стенах! – произнёс архиепископ после того, как собравшиеся закончили раскланиваться и уселись на одну лавку.

В келье не было ни стола, ни табуретов. Ради сохранения тайны встречу назначили в монастыре Святого Дунно, достаточно удалённом, славном традициями паломничества, но не столь многолюдном, как более прославленные обители. А беречься приходилось. Камера благочестия не дремала. Только за последний год, как утверждала молва, на каторги отправились тысячи и тысячи людей, повинных лишь в паре неосторожных слов, оброненных в пьяной беседе. Король, даже своими придворными прозванный Левым, совсем потерял рассудок на старости лет.

По чести сказать, Лопа был на три года старше короля, справившего на днях свой пятьдесят шестой день ангела, Хенди Монней – на восемь, а Его Высокопреосвященство – и вовсе на целых тринадцать. Но они-то, мрак побери, они-то ещё в крепком уме! Король же, да смилостивится свет над его заблудшей душой, поступает год от года нелепей.

– Ваше Высокопреосвященство, мы, – Монней многозначительно посмотрел на Лопу. – Чувствительно рады, что Вы смогли изыскать время для встречи с нами, смиренными слугами Святого Престола и верными сынами Матери-Церкви. Радение об общественном благе не даёт нам покоя многие годы, а в последние месяцы наше беспокойство стало поистине нестерпимым!

Да уж. Нестерпимым. Кто ж стерпит, когда король устанавливает новый налог. И ладно бы, как его батюшка, обложил дополнительной податью книгопечатников или ввёл соляной сбор. Тогда бы чёрный народишко полез бунтовать на улицы. Уважаемых людей это коснулось бы лишь в той мере, что пришлось бы посидеть за стенами своих банков, монастырей и усадеб, пока всё не уляжется.

Но нет. Его Королевскому Величеству было благоугодно ввести налог на любые сделки с землёй, кроме аренды. Десятину следовало отдать, если ты покупаешь либо продаёшь. Получалось, что пятая часть денег уходила в казну при любой смене хозяина. Мало того, за исполнением взялись рьяно присматривать и немало хитрованов, занизивших цены по договорам, оказались сечены на площади Трёх Часов, после чего оштрафованы на десятикратную сумму обмана. Ясно-понятно, банкиры взвыли дурниной, ибо долгие годы основой их дохода служили спекуляции с землёй.

– Понимаю вас, – покивал архиепископ. – Всевышний посылает испытание за испытанием для нашего духа и для нашей плоти. Порой мне кажется, будто мы живём в последние времена, и следующее утро не настанет.

Все трое сложили пальцы в жесте солнца, соединив колечком большой и указательный, махнули перед лицом, отгоняя беду.

– Порой, мне кажется, – осторожно продолжил Монней. – Что в обществе есть здоровые силы, готовые поддержать и веру, и порядок.

О, да. За последние годы вера поколебалась не меньше, чем рынок земельных спекуляций. Власть Святого Престола, ещё полвека назад незыблемая на всём пространстве между Большим Камнем и Змеиным проливом трещала по швам под натиском обновленцев. Стоит ли говорить, что им покровительствовал Его Королевское Величество Горцелин Второй? Так у всех ревнителей истинной веры на монарха Лерингии появился здоровенный зуб.

– Требуется эти силы лишь немного поддержать, – не утерпел Лопа и влез в разговор.

Архиепископ с банкиром способны плести кружева из намёков до ночи, если не до утра. Оружейник тоже сведущ в дипломатии и интригах, но здесь-то, в удалённой келье, за дверью, перед которой дежурят три помощника, по одному от каждого из них, дабы никто не приблизился и не подслушал! Видит Всевышний, можно быть и посмелее в разговорах!

– Многие благородные люди не менее нашего обеспокоены падением нравов современного общества, – продолжал Лопа Жейрес. – Они готовы употребить всё своё влияние и всю кровь своих сердец, дабы исправить положение. Просто им нужна небольшая поддержка.

– Добрым словом и монетой, – уточнил Хенди Монней.

– Вся братия и вся паства будет непрестанно молиться за сих прекрасных людей, – вновь осенил себя знаком солнца архиепископ Делерен. – Сколько же потребно денег на столь богоугодное дело?

– Мы с уважаемым… э-э-э… мастером, – замялся Хенди Монней, не желая всё же вслух произносить имя Жейреса. – Вносим по четыре тысячи талеров. Но у нас нет возможности помолиться за упомянутых неравнодушных господ. Потому мы, Ваше Высокопреосвященство, считаем справедливым вносить вдвое больше, нежели Мать-Церковь.

По лицу Делерена нельзя было прочесть никаких эмоций. А ведь озвученная сумма внушала уважение, даже будучи ополовиненной. Всё же совокупно получалось почти двадцать пудов серебра. Но старый архиепископ владел собою мастерски.

– За сбором средств я прослежу лично, – проговорил он после секундной паузы. – Хотелось бы лишь понять мотивы… уважаемого мастера. Обеспокоенность Матери-Церкви по поводу расшатывания устоев вполне понятна. Чем досаждает… нестроение в жизни общества почтенным купцам – также не требует пояснений. Но что послужило причиной ропота среди людей, занимающихся ремеслом… столь ценимым светскими владыками.

Это верно. Его Королевское Величество весьма и весьма жалует всякого рода мастерские, мануфактуры и подобные заведения. Недаром Горцелина Второго называют покровителем искусств, наук и ремёсел. В первые годы правления он пожаловал массу вольностей и привилегий для почти всех цехов, а уж заказы от короны сыпались точно из рога изобилия. Сытные времена, весёлые денёчки. Вот только ныне всё переменилось.

 Незаметно для общества возникли казённые заводы, разросшиеся сейчас до поистине гигантских размеров. На одной только шерхэдской верфи, поговаривают, трудилось сорок тысяч работников. А кратесдонские арсеналы клепали оружие и доспех в немыслимых количествах. Возмущались многие. И печатники, и корабелы, даже каменщики, но более других – оружейных дел мастера.