– Заткнись! Не вздумай снова выговаривать ему, какой он неуклюжий. Если ты собираешься выяснить, собирался ли он в самом деле пробить тебе башку – да, собирался. Сядь и заткнись!

– Собирался? – Она никак не могла поверить. Тихо опустилась в кресло. Волосы растрепаны, в глазах – страх и недоумение.

– Ты слишком долго его изводила. Ты что, не понимала, что с ним делаешь? Что унижаешь его всякий раз, как открываешь рот? Что ж, ты добилась, чего хотела! Он теперь совершенно ни на что не способен.

– Милый Томас… – начала она.

– Не говори так. Ты ведь совсем так не думаешь.

Она молча уставилась на меня.

– Если он – твой милый Томас, ты должна помогать ему, ободрять его, а не презирать.

– Я не хочу этого слушать!

– Хорошенько подумай, до чего ты его сегодня довела. На твоем месте я был бы осторожнее. – Я повернулся к Томасу: – Ты тоже виноват. Ты позволял ей все это время помыкать собой. Ты должен был давным-давно прекратить это. Но ты и пальцем не пошевелил. Ты слишком много ей позволял, и она чуть не довела тебя до убийства. Ведь именно это ты и собирался сделать.

Томас закрыл лицо руками.

– Тебе чертовски повезло, что ты не всадил ей эту бутылку в рот или в горло, или куда ты там метил. Этого уже нельзя было бы исправить. Вы только подумайте оба, что тут только что чуть не случилось! Подумайте о последствиях, для вас и ваших девочек. Хорошенько подумайте! Это переходит всякие границы.

Томас пробормотал:

– Я не хотел этого.

– Боюсь, как раз это ты и собирался сделать.

– Он бы не смог, – сказала Беренайс. Я повернулся к ней.

– Он чуть тебя не убил! Раз уж он так разорвал шерстяной пиджак. Ты уж поверь, он вложил в этот удар все давно копившееся негодование. И скажу тебе, что мне тоже здорово повезло. Я как мог старался увернуться от удара, и меня задело только краешком бутылки, но я прекрасно помню, с какой скоростью она просвистела… – Я замолчал, не зная, как еще ей это втолковать. Я не хотел говорить, что мне чертовски больно, хотя так это и было. Томас обхватил голову руками. Я сказал ему:

– Пойдем. Я тебя отсюда забираю. Поднимайся, братец.

– Не дури! – сказала Беренайс.

– Если он останется здесь, ты бросишься ему на шею?

«Еще чего!» – было написано у нее на лице. Это ей бы и в голову не пришло. Беренайс обиделась. Немного же времени ей понадобилось, чтобы вернулась вся ее желчность. Она снова готова была изводить Томаса своими обвинениями.

– Когда пожарники уезжают, огонь часто снова вспыхивает от углей, тлеющих под пеплом.

Я повернулся к Томасу.

– Пошли. Впереди еще целая жизнь.

Не поднимая головы, он уныло сказал, почти прошептал:

– Ты не понимаешь… слишком поздно.

Я не очень уверенно сказал:

– Нет.

И тут входная дверь распахнулась, впуская девочек, вернувшихся из школы.

Они звонкими голосами заговорили наперебой:

– Здравствуйте! Бабушка сегодня выпроводила нас пораньше. Что тут у вас случилось? Что это за стекло на полу? А почему у тебя на руке кровь?

– Бутылка разбилась, а я на нее упал, – сказал я.

Младшая поглядела на опущенную голову отца, и в ее голосе прозвучали хорошо знакомые материнские нотки неуважения и злости:

– Готова поклясться, что это милый Томас ее разбил!

Беренайс как будто только сейчас поняла, что она сделала со своим мужем, что привила своим собственным дочерям. Это откровение потрясло ее, она попыталась найти какое-нибудь оправдание:

– Если бы у нас было больше денег… Если бы только Малкольм… Это нечестно…

Но у них было две машины благодаря страховому фонду, и новый современный дом, и то, что Томас потерял работу, пока никак не сказалось на достатке семьи: они были несчастливы не из-за денег, и деньги им не помогут.

– Почему ты не пойдешь работать? – спросил я. – Чего ты еще ожидаешь от Томаса? Что он перевернет землю? Он делает лучшее, на что способен.

Quantum in me fuit…

– Я так хотела сына! – неожиданно призналась она. – А Томас сделал вазэктомию. Он решил, что двух детей вполне достаточно, мы не можем позволить себе больше. Это нечестно. Малкольм должен был дать нам больше денег. Я всегда хотела сына!

«Господи, – подумал я, – как же все просто!» Ее несбывшиеся надежды отравили им всю жизнь. Наверное, так и с Жервезом. Как много несчастья из-за невыполнимых желаний, как много загубленных лет…

Мне нечего было сказать. Я ничем не мог помочь. Слишком поздно.

Я подошел к Томасу и тронул его за плечо. Он встал. Он не глядел ни на свою семью, ни на меня. Я легонько взял его за локоть и подтолкнул к двери. В гробовом молчании мы оставили развалины его семейного счастья.