Но на этот раз он подбежал к столу, схватил маяк и грубо разломал на четыре или пять кусков, которые с силой вышвырнул через окно подальше в сад. Потом поднял часы и злобно открутил от них проволочки вместе с руками Микки Мауса.

Малкольм ужаснулся. Тихий и послушный Робин выплескивал свою ярость таким способом, который был доступен его немому телу. Гнев его поражал своей неистовой силой.

Мальчик схватил часы в правую руку и пошел вдоль стены комнаты, стуча ими о стену при каждом шаге. Шаг – удар, шаг – удар, шаг – удар.

– Останови его, – взмолился потрясенный отец.

– Нет… слушай, он говорит!

– Он не говорит.

– Он говорит нам…

Робин дошел до окна и изо всех сил бросил искалеченные часы в сад. Потом начал издавать какие-то неясные звуки, мычать, реветь без слов. Его голос охрип и огрубел от долгого молчания и оттого, что мальчик постепенно превращался в мужчину. Звуки, казалось, возбуждали Робина, все его тело напряглось, выталкивая наружу его голос, звуки, плотина молчания наконец прорвалась… и хлынули слова.

– Ааах… ааах… ааах… Не-е-ет… не-е-ет… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… – Он взывал к небесам, к своей горькой судьбе, к ужасной несправедливости этого тумана в его мозгу. Взывал гневно и неистово. – Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… – Но постепенно слова становились все бессмысленнее, они становились просто совокупностью звуков, не более.

Я подошел вплотную к Робину и заорал ему на ухо:

– Сирена умерла!

Он немедленно перестал кричать.

– Сирена умерла! – повторил я еще раз. – Как часы. Разлетелась на куски. Уничтожена. Мертва.

Робин повернул лицо ко мне и со смутной надеждой посмотрел мне в глаза. Его рот был полуоткрыт, но ни единого звука он не издавал, и внезапная мертвая тишина так же угнетала, как недавние крики.

– Си-ре-на у-мер-ла, – снова сказал я, отчетливо выговаривая каждый слог, напирая на значение слов.

– Он не понимает тебя, – сказал Малкольм, а Робин пошел в угол, сел, обхватив колени руками, уронил голову на руки и начал раскачиваться из стороны в сторону.

– Сиделки считают, что он понимает почти все, – сказал я. – Не знаю, понял ли он, что Сирена умерла. Но, по крайней мере, мы постарались ему об этом сказать.

Робин раскачивался, совершенно не обращая на нас внимания.

– Но какое это имеет значение? – беспомощно спросил Малкольм.

– Для него это очень важно. И если он понял нас хоть немного, он должен наконец успокоиться. Он разбил часы и маяк потому, что, по-моему, он все же кое-что помнит… Я думал, что попытаться все же стоило… хотя и не ожидал таких результатов. Но я уверен, что Робин разбил часы, которые подарила Сирена, потому что они напомнили о ней – она подарила их мальчикам незадолго до катастрофы. Где-то в его бедной голове перепутанные мысли иногда проясняются.

Малкольм кивнул, озадаченный и настороженный.

– Может, это было даже в тот самый день. Близнецы были счастливы в Квантуме, куда она так страстно стремилась, ты все время с ними возился, ты так любил их… Может быть, именно тогда она решилась на это сумасшествие – и решила превратить свои мечты в действительность. Ей не повезло – за тебя взялась Мойра… но я уверен, что она попыталась.

Малкольм широко раскрыл глаза.

– Нет! Не говори этого! Нет!!!

Я продолжал:

– Я думаю, Робин видел того лихача, который сшиб их машину с дороги. И каким-то невероятным, непостижимым образом он помнит, кто это был. Нет, Сирена, нет, Сирена, нет… Ты слышал, что он говорил. Я еще в Нью-Йорке заподозрил, что это могло случиться именно так. С Сиреной это началось задолго до того, как она избавилась от Мойры. Я думаю, она убила Питера… и Куши.