Чубаря в 1934 году вызвали в Москву и назначили одним из заместителей Молотова. После этого он стал регулярно посещать заседания Политбюро и несколько раз в месяц бывал в кабинете Сталина. Наряду с Молотовым он был среди тех, кого вызвали на допрос арестованного Николая Антипова, другого заместителя Молотова (и, как оказалось, соседа по даче как Чубаря, так и Молотова). Во время очной ставки Антипов обвинил своего бывшего друга Чубаря в предательстве, а он, в свою очередь, назвал его провокатором и возмущенно воскликнул: «Я такую змею на своей груди держал!» Вскоре Молотов снова участвовал в очной ставке, на этот раз с Чубарем. В конце жизни его спросили, верил ли он в вину Чубаря, и Молотов уклонился: возможно, Антипов все придумал, но он также не был уверен, что Чубарь говорит всю правду. Как бы то ни было, он уверял, что «Сталин не мог на Чубаря положиться, никто из нас не мог». Вероятно, он имел в виду их конфликты во время коллективизации[403].
Это был типичный прием Сталина — перевести выдающегося человека перед арестом на новую работу, по-видимому, для того, чтобы поместить его в новый коллектив, в незнакомую обстановку. Новым назначением Чубаря, причем с резким понижением в должности, был пост начальника строительства целлюлозного комбината на Урале, оттуда он в слезах звонил Сталину и уверял в своей полной невиновности. Хрущев, который оказался в это время в кабинете Сталина и хорошо относился к Чубарю, был рад услышать, что Сталин разговаривает с ним тепло и сочувственно. Он подумал, что Чу-барь, должно быть, сорвался с крючка, но на следующий день Чубарь был арестован[404].
Наиболее захватывающую игру в кошки-мышки Сталин вел с Павлом Постышевым, своим бывшим любимцем и личным представителем на Украине. Первоначально работа Постышева состояла в том, чтобы в качестве постороннего рубить головы украинским функционерам, но через некоторое время он, кажется, в какой-то степени стал там своим, установил связи с местной политической и культурной элитой и стал активно участвовать в культурной жизни. На Украине он запомнился тем, что открыл сеть кафе-мороженых и организовал в Киеве бесплатные летние концерты под открытым небом. Почему Сталин отвернулся от Постышева, неясно; возможно, его враждебность была частично направлена против жены Постышева Татьяны — она принадлежала к категории «подружек Надежды» (куда входили также жены Молотова и Андреева), и все они в конце 1930-х годов пережили плохие времена. Татьяна сделалась влиятельной фигурой на украинской культурной сцене (под своим собственным именем — Постоловская), и, как любая влиятельная и заметная фигура, особенно женщина, состоящая в браке с еще более влиятельным мужчиной, она была уязвима для доносов. Один из таких доносов, через посредство Кагановича, привлек к себе внимание Сталина, и он публично оценил его как пример целительного воздействия простых людей, которые не дают высшим чиновникам сбиться с пути. Сам Постышев был подвергнут критике за недостаточную бдительность против врагов на Украине и отправлен на новую работу в Куйбышев, где он перегнул палку в другом направлении, санкционировав арест всех, кто попадал в его поле зрения. Однако ничего не помогло. В начале января Маленков отправился в Куйбышев с инспекционной поездкой и обнаружил, что Постышев переборщил, распустив целых тридцать районных комитетов и арестовав их председателей как «врагов народа». В январе 1938 года, вскоре после того как Сталин и Каганович заверили его, что к нему больше нет претензий и его собираются вернуть на службу в Москву, на него неожиданно ополчилась вся команда. Они издевались над ним, как группа хулиганов на школьном дворе, — тактика, которая ранее уже применялась к Бухарину. Это была, конечно, прелюдия к аресту, и после года тюрьмы Постышев был казнен. Его расстреляли вместе с Чубарем и Косиором 26 февраля 1939 года[405].
Заседание ЦК в январе 1938 года, на котором клеймили позором Постышева[406], было двусмысленным, поскольку на нем также был сделан отчет Маленкова (преемника Ежова в ЦК в качестве специалиста по высшим партийным кадрам), вероятно, действовавшего от имени Сталина, который, по-видимому, предвещал прекращение террора. В докладе Маленков критиковал чрезмерные чистки на местном уровне, но когда в качестве примера такого перегиба он привел работу Постышева и присоединился к его травле, это произвело неоднозначное впечатление. Другие члены команды подхватили критику эксцессов, Молотов предостерегал от огульных обвинений во «вредительстве», когда что-то шло не так, Жданов также критиковал необоснованные обвинения. Калинин, у которого было слабое здоровье, хотя формально все еще являлся главой государства, теперь редко участвовал в заседаниях. Но на этот раз он пришел, возможно, чтобы добавить свою лепту в обсуждение вопроса об арестах. По его словам, важно иметь доказательства вины, а не просто решать вопрос о чьей-то виновности, основываясь на чувствах или «посмотрев человеку в глаза и увидев там врага». Но если доклад Маленкова и был сигналом торможения, он, похоже, не сработал, по крайней мере это плохо согласуется с тем фактом, что в марте начался третий показательный процесс в Москве с участием Бухарина и Ягоды. Было еще много арестов, в том числе вскоре после пленума, например, Постышева, а затем Косиора и Чубаря[407].
Дела были заведены на всех, включая членов команды; все были под подозрением. «Против меня тоже собирают улики», — сказал Сталин Хрущеву, пожав плечами, и, действительно, после ареста Ежова у него в сейфе нашли дело на Сталина[408]. Но многое из этого было просто рутиной: поступали доносы от общественности или коллег, их подшивали в дело, но совсем не обязательно им давали ход. Другое дело, когда на допросах арестованных вынуждали давать правдивую или выдуманную информацию о ком-либо. Екатерина Лорберг, жена Калинина (хотя они больше не жили вместе), была арестована осенью 1938 года по обвинению в том, что в ее квартире содержался антисоветский салон. Из ее допроса Берией стало ясно, что от нее хотели получить компромат на Калинина. Ей дали пятнадцать лет лагерей[409].
Арест Лорберг примечателен тем, что это был первый, но не последний арест и ссылка жены человека, который остался, хотя бы формально, в команде. «Калинин был с другой женщиной, не с женой, это было известно»[410], — сказал Молотов Чуеву, как будто это как-то объясняло ее арест. Но можно было жить со своей женой и любить ее, и все равно ее могли арестовать, как это случилось через несколько лет с самим Молотовым. Калинин знал, что просить за члена семьи бессмысленно, и выжидал: прошло шесть лет, в преддверии победного конца войны и накануне операции, которую, как ему казалось, он может не пережить, он написал короткое письмо Сталину с просьбой, без объяснений и оправданий, выпустить его жену[411].
Никто в команде не мог чувствовать себя в безопасности. Им всем периодически напоминали о том, что им не гарантирована неприкосновенность при охоте на врагов. Молотову сигнал был дан, когда его исключили из списка намеченных жертв покушений на процессе Зиновьева-Каменева. Маленков попал под прицел во время чистки московской партийной организации в мае 1937 года, когда его обвинили в контактах с белыми во время Гражданской войны в Оренбурге. Он также знал, что у Сталина есть какая-то таинственная компрометирующая информация о его «личной жизни», которую тот может использовать, если захочет. Очевидно, в июле 1938 года Ежов уже был готов арестовать Берию, но тот был вовремя предупрежден и прилетел в Москву, где смог успешно защитить себя перед Сталиным и через несколько месяцев получил должность Ежова. Андрееву Сталин публично напомнил, что он когда-то поддержал Троцкого. По словам Хрущева, в случайном разговоре Сталин мимоходом, но со скрытой угрозой ссылался на компрометирующий материал о нем, в том числе предположение, что он на самом деле поляк, а не русский. О подобных намеках вспоминал и Микоян, ему намекали на возможность обвинить его в предательстве 26 бакинских комиссаров, расстрелянных, по-видимому, англичанами во время Гражданской войны[412].
