Сварог всполошился, понимая, что и олимпийцы в полном составе, и родня их италийская, и прочие гости тут же к Роду с жалобами направятся. Примерно через часок–другой после того, как Перун умолкнет. Отлежатся и пойдут дружной компанией кляузничать. Жаловаться будут, говорить, дескать, никак им без прислужников, мол, боги они, ранга высокого, чину великого, неужто сами будут горшки обжигать? А ещё позорнее, носить те горшки до отхожего места? А кто виноват будет? Конечно же он, Сварог!

Глянул вверх, ожидая увидеть тучу чёрную, и поразился – облако на тёмном своде белизной первозданной сверкает. Взлетел к отцу, ничего уже не понимая. Сразу в объяснения пустился, но умолк на полуслове. Старик спал сном младенца, улыбаясь и причмокивая губами, а из ушей пучки пакли торчали. Сын вздохнул с облегчением, утёр рукавом взмокший лоб, и тихонечко удалился. Порадовался, что шума отец не слышал, значит, нравоучений не предвидится, а похвалы родительской можно и до завтра подождать. Похвала непременно должна быть, ведь народу в Ирие поубавилось, прислуги–то у гостей раз в пять больше, чем их самих. Это если скифских родичей в расчёт не брать, те сами рады к кому наняться.

Вернулся Сварог в дупло родовое, прижался к мягкому боку любимой жены и заснул. Спал крепко, но и во сне улыбался, предвкушая одобрение строгого родителя. Храпел во всё горло на тёплой постели, не ведая, что иноземные духи на земле утворили, чего понаделали.

А началось нестроение знатное в природе Лукоморской. Утро красивое, солнце золотым лучом небосклон прорезало, природу разбудило. Народ лукоморский рано встал, с первым лучом уже на ногах. И работа кипит с утра. Уж и гусей пастись выгнали, и курей накормили, и прочую птицу домашнюю. Коров в стадо собрали, пастись отправили. Девки да бабы молоко по крынкам разлили, мужики в стойлах порядки навели. Время к завтраку.

Воевода Потап тоже с утра уработался, столько распоряжений государственных отдал, не счесть! И дружину свою проверил, и на оружейные склады с инспекцией наведался. А как время к девяти часам подошло, сел завтракать.

Стол у воеводы большой, широкий, скатертью льняной устеленный. Скатерть белоснежная, по краям петухи вышиты, по центру цветы дивные красоты невиданной. Обычно на скатерти тарелки фарфоровые расставлены, ложки серебряные разложены. На блюдах пироги да ватрушки, блины да кулебяки горами. Перепёлки в хрустящей корочке, мясо прожаренное, тетерев в яблоках, оленина, пироги с зайчатиной. И всё так пахнет, такими ароматами каждое блюдо окутано, что впору слюну сглатывать. А ещё клюква мочёная, земляника с заморским рафинадом протёртая, черника да брусника в меду. А мёд! Мёд обязательно – как без него за стол садиться? И грибочки разные: рыжики да груздочки, маслята да опята жареные, белый гриб запечённый, лисички солёные и жареные... Эх! Молоко, само собой, в крынках, квас в кувшинах, сбитень обязательно присутствует. За таким столом голодным не останешься, уплетай за обе щёки – знай, хозяйкиных «фрейлин» нахваливай!

Но этим утром воеводу сервировка стола расстроила. Тарелочки–то с ложками серебряными на местах, а вот на них каша–размазня овсяная. Чаёк аглицкий, жиденький, молочком забеленный, в хрустальные стаканы налит. И всё. «Эх! – подумал воевода расстроено. – Опять Еленушку бзик культурный посетил», но вслух спросил осторожно:

– А что это у нас завтрак такой скудный, Еленушка? Али мы другой раз подряд день аглицкой кухни празднуем?

– Ничего мы не празднуем. Просто в лес для ознакомлениев с обычаями нашими, да с культурными визитами, сатиры да паны разные прибыли. Вот Леший видно всю дичь, да медок с ягодой им в знак уважения скормил. С утра подводы пустые пришли, и девки с лесу перепуганные вернулись. Где ж им, простым крестьянкам, всю тонкость иностранную прочувствовать? Визжали, что де черти козлоногие ссильничать их пытались, а я так думаю, что это они к таинствам секса приобщить хотели, да наши дуры некультурные не оценили.

Воевода, недослушав, из–за стола вскочил, дружину кликнул – на коня. Не успел за городскую ограду выехать, как видит: навстречу обоз движется. В телеги мужики рогатые, лохматые и с козлиными ногами впряжены, бегут весело, копытами цокают. В телегах девки зелёные сидят, у каких тряпица через плечё натянута, а у каких и этого нет. Обоз волки и медведи окружили, к Городищу гонят. А позади Лешачиха идёт, палкой машет, погоняет.

Как обычно бывало? Дело делаешь, сначала позволение у ответственного на участке спросить надобно, подарок подарить. Если дрова заготавливать или лес рубить собрался, то Лешего позвать да поблагодарить надобно, если с водой связана производственная деятельность, то водяному, соответственно, кланялись.

А на утро как раз работа запланирована лукоморцами серьёзная – мельницу на пруду ставить собрались. И по этому поводу понесли Лешему подарки, чтобы помог лес для строительства выбрать, да водяному, чтобы речку организовал быструю.

Только мужики к лесу подошли, как из кустов на опушке вываливает ватага целая – не разберёшь, то ли козлы, то ли люди, то ли вообще черти пекельные из царства адова наведались? Все весёлые, поют, пляшут, в бубны бьют, в дудки дуют – такой гвалт подняли, что оглохнуть можно! Окружили они лесорубов, столяров да плотников. Самый косматый козлоногий вышел вперёд, кривляется, скачет.

– Ну что мужички, колхознички? Как виды на урожай, поселяне? Куда путь держите?

Мужики лукоморские от неожиданности оробели, пытаются сообразить, откуда такого добра привалило и что с ним делать? А козлоногий продолжает рожи корчить да ёрничать:

– Короче так, мужички, нам сейчас платить будете – и за дрова, и за лес, за грибы да ягоды. По–нашему, по–простому, это процентом называется. Два процента нам, два себе оставляйте.

– Откуда такие появились? – перешёптываются мужики.

– Да мы вообще тут проездом – из гостей в гости, – отвечают из толпы козлоногих. – Думали, гастроль пройдёт, назад направимся.

– А теперь чуем – насовсем обустраиваться придётся, – добавил главный сатир. – Так что не задерживайте, потрошите мешки!

– А Леший где? – Задали законный вопрос лукоморцы. Они к быстрым решениям ни вообще склонности не имели, в силу жилки хозяйственной привыкли к любому вопросу основательно подходить.

– Слышь ты, да кто такой Леший–то? Кто такой Леший–то, спрашиваю?! Первый раз про такого слышу!

– Да пень это, мохом поросший, – выкрикнул кто–то из козлоногой толпы. – Тот, который за дриадами по лесу бегает, амуры закрутить пытается. – И сатиры заржали – громко, на лошадиный манер.

– Да он никто и звать его никак! – Воскликнул самый крупный сатир. – Давайте сюда, чего вы там принесли, да проходите, берите чего вам в лесу нашем надобно. Ну – это так, за знакомство, а потом уж два процента, два процента! Как полагается.

Мужикам куда деваться? Они вообще в чужие дела лезть привычки не имели, а тут дела духов да воля богов. Мешки с телеги сняли, в траву поставили. Сатиры заверещали, запрыгали вокруг, предчувствуя угощение. Но угощаться им пришлось тумаками и побоями.

Визг раздался, вой, плачь женский, и из лесу на опушку бабы высыпали, все как одна в чём мать родила. Мужики от такого непотребства рты разинули и про мешки с подарками забыли. А сатиры видать привычные, даже не глянули, давай дары потрошить. Но тут за бабами из лесу сама хозяйка лесная выскочила, злая–презлая, волосы на голове дыбом стоят, глаза вращаются бешено. Люди кто куда попрятались, но удержаться не могут, из–за стволов выглядывают, объятые любопытством. А лешачиха–то не одна, с ней медведи да волки, да ещё зверьё разное. Согнали они дриад в кучу, на телегу поскидали, козлонигих в телеги впрягли и погнали к Городищу.

Лешачиха мешки с подарками подняла, медведям кинула, те в лес потащили, а сама мужикам закричала:

– Ах вы, бездельники, в лесу разврат учиняется, среди белого дня грабёж да разбой! И куда ваш воевода смотрит?

– Да мы люди маленькие, – отвечают из–за деревьев лукоморцы, – нам в дела ваши вмешиваться не положено.