– Вот учи, учи, а всё одно к порядку не приучишь. – Скривился обеспокоенный отец. – Тусовку устроили молодёжную. Впечатления производят, общаются. Потом перед домом новые люльки появятся, а кто папа? Кто, спрашиваю?! А никто! Или неизвестно кто, что ещё хлеще. Этот вопрос, как всегда у Лели случается, открытый будет. И всё–то у неё нечаянно да случайно, но почему–то с завидной регулярностью!

Присел Сварог на ветвь дуба солнечного, дерева мирового, тряпицу мокрую подобрал, снова ко лбу приложил и застонал. То ночь бессонная сказывалась, поскольку привычки свои в гостях родня любимая менять не собиралась, и всю ночь в раю творилась самая натуральная вакханалия.

Вздохнув, Сварог посмотрел в другую сторону. Там кусты смородинные тряслись. Ежели долго смотреть, в глазах светлячки мельтешить начинали.

– Вот кто там? Даже гадать не буду – сатиры там. И Додоля, жена Перуна, тоже там отирается. Эх, кому что, а вшивому баня! Вот ведь бабёнка гулящая – нигде своего не упустит!

На реку молочную Сварог и смотреть не стал, чтобы окончательно во гнев не впадать, да скандалы с разбирательствами не устраивать. Заблевали, паскудники, все берега кисельные. Молоко скисло – за версту не подойдёшь к речке, такая вонь стоит, что уму то непостижимо.

Мысли райского управителя в другом направлении потекли: не всё же из–за детей расстраиваться, других причин для печали пруд пруди. Вернулись мысли Свароговы к незваным гостям, заполонившим Ирий. Помимо греческой родни, кажется, ещё и италийские родственники присутствовали, но Сварог точно о том сказать не мог. Больно уж они с греческой роднёй похожи, будто их кто продублировал. И он никогда не знал, с кем только что поздоровался – не то с внучатой племянницей Герой, не то с племянной внучкой Юноной.

Ещё кельтская родня в полном составе гостит, тоже вроде как ненадолго. И готов был Сварог поспорить, что речку они запоганили. Э–эх, где жрут, там и… гм… всё остальное делают.

Сварог и в первый день не порадовался гостям, разве что подивился наплыву невиданному, и немного в панику впал.

– Утро раннее, свежим дождём умытое, ясным солнцем согретое, праздничной радугой наряженное, а смотреть на красоту эту прежней радости нет, – сокрушался он. – И никуда от этого не денешься, не спрячешься. Нарушен покой безвозвратно и окончательно. Хотя…

Вспомнил Сварог, что есть одно место, где схорониться на время можно, от шума да гама отдохнуть. Взлетев ввысь, направился прямиком к облаку родительскому, что в дальнем конце Ирия, над горой Хванчурой зависло, прямо над печальным деревом кипарис, растущим на вершине. Облако, что туча грозовая, черным черно, молнии то и дело прошивают облачную ткань, но гром ещё не гремит, что сильно Сварога обнадёжило. Конечно, отец его, Род Светлый, сердится – это и дураку понятно, но до кондиции родитель ещё не дошёл, бушевать не начал. Отсутствие громовых раскатов о том говорило.

Светлый Род тоже ночь беспокойную провёл. Осунулся, потемнел ликом, под глазами круги от бессонницы обозначились, на правом глазу веко дергалось. Обычно родитель Сварогов ровно сидел, будто аршин проглотил, плечи вширь развёрнуты, голова на плечах этих гордо посажена. Взгляд ясный, сомнениями незамутнённый.

Впервые Сварогу наблюдать довелось, как отец его горбится, да головой то и дело на грудь никнет. Будто постарел мгновенно Род, одряхлел, высох. Но не то поразило Сварога, другое ему стало удивительно, непонятно. Разным видел он родителя своего – и в раздражении сильнейшем нервенном, и во гневе страшном, но вот такую печаль глубокую, что сегодня в глазах Рода плескалась, такое отчаяние безнадёжное, какое во всей его позе просвечивало, впервые наблюдать довелось. Да так же эти чувства глубоки и остры были, что зашлось сердце райского управителя в болезненном приступе, сжалось в предчувствии беды неминучей…

– И–эх… – не сдеражвшись, вздохнул Сварог.

Поднял Род голову, посмотрел взглядом невидящим сквозь сына – и задумался, будто открылось ему что–то, другим неведомое. Так оно и было. Не зря же всегда держал он на коленях книгу Голубиную: всё скрытое ему открыто, всё тайное – явно, всё тёмное – светло. Сейчас дедушка Род не знал, куда руки деть – книгу ведь так и не вернули ему. Давненько уж внуки за ней в земли Латынские отправились, да что–то подзадержались. Сидел старик, рубаху холщовую теребил, пальцы быстро бегали по ткани. «В переживание нервенное впал отец, – подумал Сварог. – Тоже ночь бессонная сказывается. Мне и то вон как тяжко, а что уж о старике говорить?»

Встряхнулся, наконец, Род, на сыне взгляд сфокусировал и молвил:

– Беда великая грядёт, Сварог. Как с бедой той справиться – ума не приложу. Раньше бы в книгу заглянул Голубиную, а тепериче вот самому думать приходится. Дело это, скажу, для меня непривычное, а потому голова кругом идёт.

– Не стоит оно боли головной, батюшка. Беспорядки в Ирие, конечно, знатные, но не беда то, а просто недоразумение, – ответил Сварог, почтительно кланяясь родителю. – И глазом моргнуть не успеем, как позабудем сию мелкую неприятность. А гости… что ж, погостят и разъедутся по домам.

– Нет у них боле домов, – тут Род вздохнул, да так тяжело – будто в трубу печную филин ухнул. – И у нас того гляди, тоже скоро дома не будет. Вот так же пойдём по свету скитаться без земли, без флага, без родины.

– Да что ж ты такое глаголешь, батя?! От такой напасти мы навечно застрахованы. Земля – она никуда не денется, полна людишками поднебесная. Люди нас чтят в радости, в беде помощи просят, в трудностях жизненных совета вымаливают. А пока они нам молятся – у нас тоже всё в порядке.

– То–то и оно – пока молятся, – проворчал отец, криво усмехаясь. – А ну как перестанут молиться? Забудут нас? И тут дело не только в дарах, какие, сказать надо, последнее время изрядно оскудели. Тут дело в Забвении… – задумался Род, умолк многозначительно. Потом встряхнулся и посмотрел на сына взглядом тяжёлым, испытывающим. Так обычно смотрят на тех, кому хотят страшную тайну доверить, да не решаются. И не потому, что сокровенное по рукам пойдёт, перестанет быть тайной, из опасений молчат: не тяжела ли она будет для плеч, неподготовленных к ноше великой. Видимо, Сварог в этом плане оказался достаточно крепок, и Род продолжил:

– Родня разномастная почему у нас загостилась? Как думаешь?

– Да соскучились они, и на своих территориях приелось всё да оскомину набило. Вот и решили встряхнуться, да у нас диковин насмотреться, яств новых напробоваться. И потом, родичи всё же...

– Не то… Всё не то говоришь, Сварог. – Род поднял руки, сложил их так, будто книгу в руках держал, посмотрел на пустые ладони и горько всхлипнул. – Не уйдёт от нас пришлые по своей воле. Боятся они дальше идти.

– Это… Это что ж… Это что ж такое получается? Все эти оравы… родственные… с мест насиженных…это… сорвались не только за тем, чтоб нас… родичей любимых… навестить? – Заикаясь на каждом слове, пролепетал Сварог, сверля взглядом облако под ногами. Мечтал, чтоб разверзлась ткань облачная, и провалился бы он вниз – хоть к дубу солнечному, хоть на землю поднебесную, а хоть бы и вовсе с небес сверзился до самого царства Пекельного. Не знал, что ему родитель сказать собирается, но чувствовал: сказанное такой ответственностью отяготит, в такую кабалу ввергнет, что вовек не освободиться. Не хотелось ему слышать, ох и не хотелось, а куда денешься?!

– Забыли они людей, в спеси да гордыне божественной погрязли, – прошептал Род. – И люди их тоже забыли. Приняли себе другого бога, нового, а старым богам одна судьба… и путь один – в страну Забвения Великого. А что там – то даже мне неведомо, потому как в книге Голубиной об этой стране только упоминание малое – и всё. Жизнь в вещей книге на много веков вперёд показана, но конца там нет. Записи в ней появляются, когда одно предначертание исполнится, а другое только готовится. Подозрения у меня великие, что и нас та же судьбина ожидает. Ежели вовремя меры не примем, то по миру пойдём, как родичи наши.