Возвращаюсь к строчке из записной книжки.

На повседневной одежде полярников дрейфующих станций и Антарктиды сказываются два обстоятельства: во-первых, труднейшие условия жизни и работы; во-вторых, отсутствие женского общества. Пожалуй, решает второе: когда полярник твердо знает, что сегодня-завтра и в течение года он женщин увидит только в кинофильмах и на вырезанных из журналов картинках, уход за своей внешностью кажется ему бесполезнейшим и нелепым занятием. Конечно, бывают исключения: Владислав Гербович, например, всегда был чисто выбрит, выутюжен и подтянут, как и положено бывшему флотскому офицеру; аккуратистами слыли и некоторые другие; но основная масса одичавших от отсутствия женщин зимовщиков тратила на туалет и приведение в порядок одежды меньше времени, чем требуется, чтобы выкурить сигарету. Баня — другое дело, ее полярники любят самозабвенно, особенно парную с березовым веником, а все остальное — суета сует: чем лелеять шевелюру — стриги наголо, чем бриться — пусть борода растет вкривь и вкось. И тому подобное. Это — пока не приблизился конец зимовки, когда все начинают лихорадочно чистить перышки: шутка ли, скоро живых женщин увидим!

Еще из записной книжки: «Глаза полярников».

Скажу сразу: имею в виду не случайных сезонников и не тех, кто навсегда порывает с Арктикой или Антарктидой после первой же зимовки, а полярников-профессионалов, не мыслящих для себя иной жизни. Но эта жизнь, суровая и полная неожиданностей, предъявляет к человеку два непременных требования: в поте лица своего зарабатывать хлеб свой (что неоригинально), и быть способным на самопожертвование. В Полярном Законе это сформулировано просто и чеканно: «Первым делай самую тяжелую работу, последним бери кусок на столе; спасай товарища, если даже при этом можешь погибнуть: помни, что жизнь товарища всегда дороже твоей».

Такие жесткие требования и создали путем естественного отбора полярную элиту: она имеется в каждой профессии, не стоит бояться этого слова. Для себя я включал в элиту не только всеми признанных начальников, но и рядовых механиков, поваров, врачей, аэрологов — не стану продолжать перечень. Это совсем разные люди: могучие и самые заурядные по физическим кондициям, хладнокровные, как Смок Беллью, и вспыльчивые, как Малыш (не могу обойтись без Джека Лондона), ярко остроумные и замкнуто-молчаливые, властные и спокойно уживающиеся на вторых ролях…

Так вот, у этих людей в глазах есть нечто общее. Сижу сейчас за столом, перебираю фотографии, отснятые на зимовках, всматриваюсь, вспоминаю; пытаюсь сформулировать это общее поточнее, хотя одним-двумя словами не обойдусь.

Пожалуй, так: это глаза людей, безусловно, смелых и сильных духом, открытых и не умеющих лукавить. И еще: глаза людей, видевших такое, чего не довелось видеть другим, — столбик термометра, зашкаленный на немыслимо низкой отметке, смертельную опасность и бесконечность полярных просторов. Нет, все равно мало: общее в этих глазах и то, что в них нет обмана. Совсем коротко: людям с такими глазами хочется верить.

И — очень важно: быть достойным их доверия. Совет начинающим коллегам: попав в общество этих сильных и не умеющих лукавить людей, — соблюдайте их правила игры. Иначе вас могут не понять и, хуже того, не принять. Между тем соблюдать полярную этику — не слишком сложное дело. Нужно просто по мере сил помогать в работе, не быть навязчивым, не лезть в душу, говорить своим, а не нарочито грубоватым языком и — не выносить сора из избы. И уж, конечно, не надувать щеки и не делать из себя столичную штучку.

Приведу два подлинных эпизода, но заранее предупреждаю, что вынужден зашифровать фамилии, место и время действия.

Однажды на станцию, где я жил и работал, прилетел маститый литератор Икс. Узнав о том, что здесь уже обосновался и пустил корни его коллега, Икс был раздосадован — кому охота идти по чужим следам? Положенного в таких случаях визита он не нанес, несколько часов коллегу не замечал, что нисколько, впрочем, меня не тронуло — не для того я прилетел к черту на кулички, чтобы вести светские разговоры. И вдруг Икс лично приходит в мой домик — с широкой улыбкой закадычного друга и распахнутыми объятьями: «Здорово, старик, рад тебя видеть! (А мы и знакомы-то не были.) Я улетаю, запиши мой телефон, как будешь в Москве — звони!»

И, приветствовав меня насильственным рукопожатием (не мое, Булгакова), отбыл восвояси. Сначала я терялся в догадках, но через час-другой узнал, чем была вызвана столь внезапно возникшая ко мне симпатия этого безусловно умного, способного, но далеко не простого человека. Оказалось, что он явился к начальнику станции с деловым и, пожалуй, выгодным предложением: «Послушай, на кой черт тебе здесь нужен этот юморист? (Тоже на „ты“, хотя до того дня с начальником не встречался.) Отошли его, а я потрусь здесь парочку дней и напишу о тебе…» Здесь Икс назвал весьма уважаемый печатный орган.

Может, в другом месте и с другими людьми такое лестное предложение могло бы сработать. Но Икс, доселе (и впоследствии) во всем удачливый баловень судьбы, на этот раз себя переоценил: сделку он предложил недостаточно респектабельную, а таковых полярники не заключают. А тут еще случилось, что лишь сутки назад мне довелось помочь начальнику выбраться из ледяной воды, в которую, проломив лед, он окунулся. Но уверен, что и без этого ответ был бы однозначный.

Начальник взглянул на часы.

— Через два часа борт, — сказал он. — Вы на нем улетите.

— Как?!

— Через два часа, — повторил начальник. — Всего хорошего.

Нарушил полярную этику — пеняй на себя.

Но если этот эпизод остался в памяти двух-трех людей, то другому было суждено получить куда более широкую известность. Представьте себе, что коллектив принимает как своего писателя редкостного, даже исключительного таланта, книги которого доставляют истинное наслаждение любителям литературы. Долгими неделями и месяцами писатель общается с людьми, о которых хочет рассказать, очаровывает их своим умом, участвует на равных в интимных, доверительных беседах за столом — и на страницах блестяще написанных книг превращает доверчивых собеседников в мартышек, делает из них всеобщее посмешище и — хуже того, ломает их служебную карьеру.

Думаю, что при встречах с ним собеседники будут либо молчать, либо тщательно взвешивать каждое слово.

Так что полярники — народ весьма своеобразный, со своей, присущей только им, этикой, которая складывалась и отшлифовывалась многими десятилетиями. Стать для них своим необычно трудно: малейшая фальшь, преувеличенная почтительность, попытка слишком быстрого сближения может испортить все. Некоторая неряшливость в экипировке и не слишком изысканный лексикон (только до появления живых женщин!) никого не должны обмануть: сегодняшний полярник — как правило, человек интеллигентный, начитанный и в высшей степени порядочный по отношению к делу и товарищам. Исключения только подтверждают правило: нарушители полярной этики уходят, чтобы больше не возвращаться.

Еще о женщине. Для полярника она окружена романтическим ореолом, она — главная и святая мечта. Поэтому на зимовке о женщине — или хорошо, или ничего. Я знал человека, который щеголял своим циничным хамством: уже с первой трети зимовки с ним старались не садиться за один стол, избегали оставаться наедине.

Впрочем, обо всем этом у нас еще будет возможность поговорить.