И, кажется, «старый друг» Симона Вайковского, что пожаловался первый на видения, это именно наш хвастливый старик, который любит подразнить каким-нибудь своим опытом из-за океана любого, кто не высовывался за границу страны ни разу.

Но сегодня мы гости именно Вайковского старшего, жильё которого находится всего через дорогу улицы Краино от своего сына, чуть глубже во дворы.

Он занял уникальное место: на вершине дома, где он разнёс крышу-пирамиду, восходящую над чердаком, соорудив обсерваторию, плавно переходящую в жилое помещение. Честно, я не знаю, можно ли это назвать мансардой, но то, что у него есть угол многоэтажного «дома-книги», который был бы вершиной переплёта, с незарегистрированным собственным сооружением особого, специфического назначения, очень заинтересовало различные службы. И не дают ему покоя каждый раз, когда кто-то жалуется на раздвижную крышу, движение платформы телескопа, его конфигурацию. Однако сложно узнать: то ли ему завидуют, то ли он реально мешает. Я ему предлагал заняться оформлением документов, но его последние «эксперименты» как раз-таки требуют подопытных людей, так что он больше не жалуется.

Хотя он и не жалуется, Дин не раз говорил о том, что это неправильно. Он категорически против постоянного подвергания нежелающих людей силам. Кроме этого у них не мало своих разностей, с этим и связан съезд сына от отца: мировоззренческие расхождения не дают физику, исследователю и верующему человеку жить под одной крышей, рассматривая проблему, споря над ней регулярно. Проблему силы.

Также Симон поздний родитель: ему уже пятьдесят девять, хотя сыну только двадцать третий год жизни сказал «здравствуйте», и ещё единственный родитель, шестнадцатилетней давности развода. В неожиданной манере мать Дина сказала «до свидания» с чемоданами в руках, отправила бумаги на развод, отказываясь от общей собственности, и уехала в другую страну. Отец остался с сыном. Единственный ответственный родитель. Мальчик тогда был абсолютно растерян. Я много об этом слышал от Дина. Они никогда не были близки с отцом до этого и для него его тепло было неприятным и настойчивым. И его требовательность казалось абсолютно выдуманной, а не обоснованной. Могу признать: Симон всегда старался – и до сих пор старается – быть ближе к ребёнку, его попытки быть «на волне» неловкие и жутко милые со стороны, но, видимо, не для моего друга.

Дин может немного потерян в своих чувствах к далёкому, вечно потерянному в исследованиях старику, но я уверен, что он его любит, висят же в подвале вместо выбранных мною картин вышитые на тканях звёзды.

Теперь он живёт отдельно, хотя забавно близко. Но его поиски, общение со своей силой, силами иных людей – своеобразное отражение экспериментов отца по границам возможностей той или иной силы, потенциальным изменениям в полях, что его никак мысли не отпускают, хотя они лишь и остаются иллюзорным его впечатлением о способе действия сверхъестественного. И Дин также всё ищет и ищет, хотя, в отличие от Симона, он ещё и видит, знает. К сожалению Вайковского старшего и к тяжести на плечах младшего, ничто это не означает понимать. Ты можешь видеть все нити, их переплетения, но не иметь и малейшего представления, откуда они идут. Но уж лучше, чем попытки разобраться в том, что для тебя даже незаметно…

Не то, чтобы они никогда не общались, наоборот, они часто видятся, но мой друг всегда себя чувствует неловко, предоставляя отцу отчёт о том, что он узнал, демонстрируя способности, участвуя в симуляциях ситуаций.

Сам же старик тоже не прост, нашлась и ему сила: запись в сознании, перепись памяти. Этот его своеобразный гипноз и позволял ему разбираться с вызовами на него. Не уверен, что это что-то великое, так как область действия жутко ограничена, да и ему нужно быть очень аккуратным, чтобы записать силой своего мышления именно правильную историю. Но Симон пока что справляется.

А я между тем уже дошёл до подъезда его дома, где меня, как и ожидалось, встречают чёрная машина Штефта и сам её хозяин рядом.

– Добрый вечер, Мэт, – Ник машет рукой, – ты притащил с собой всякого?

– Да, забери-ка у меня, – скидываю с плеча сумку, что предназначена другу, – там тебе в поддержку.

– Замечательно, а подгузники ты мне не взял? – он слегка ухмыляется. – Всё будет в порядке.

– Оставишь на будущее тогда, пойдём наверх.

Мы едем в лифте на верхний этаж, проверяю всё ли подходящее есть у меня. Мне во сути нужен только фонарик и еда, потенциально аптечка, однако не верю в проблемы.

– Ты ещё и лопату взял?! – восклицает удивлённо Сурт. – Зачем?

– А если что-то под землёй, и нам достать надо?

– Ты сможешь эксплуатировать свою силу, господин «Хозяин города», – друг делает воздушные кавычки, – ты же можешь поднять кусок земли.

– Хм.

Правда, я даже не подумал об этом, я ещё никогда не «работал» с природой, землёй, мне кажется, что я могу, ведь пока не поддавались моей силе только люди.

Мы на месте и стучим в дверь – нет ответа. Стучим ещё – без ответа. Звонка у него никогда и не было. Я нажимаю на ручку, она поддаётся, и металлическая дверь пропускает нас. Под ногами чистенький линолеум, мы снимаем обувь у двери, со всех сторон слышится лёгкий гул машин. Не буду притворяться, что знаю большинство из них, но сразу распознаю его личный фиксатор волнений в «потоке силы», который на слегка возвышенном прорезиненном основании красуется в центре громадной комнаты, покрытой металлическим куполом. Вытянутые вилкообразные «конечности» конструкта смотрят в центр, нависая над подопытным человеком с различных боков, синие трубки охлаждения вьются змеями среди проводов по рамам механизма, что начинены невесть чем. Неточный, совсем неточный этот инструмент, однако, он хотя бы что-то показывает.

– Дорогие гости, проходите, проходите, – доноситься из другой комнаты дребезжащий назальный голос, – эм, там должен быть крестик на полу…

– Профессор мы здесь… – стараюсь откликнуться в сторону источника звука.

– Да-да, знаю! – прерывает меня Симон. – Подождите же! Я скоро!

– Профессор Вайковский! – восклицает уже Сурт.

– Что же вы голубчики, сейчас мы вас обработаем… – в этот момент начинают медленно спускаться покачивающиеся мелкие треугольные зеркала, связанные между собой – я знаю, что это.

– Уберите усилитель, Симон! – кричу в проход, направляясь в ту же сторону.

– Откуда вы, кхе… – слышится уже совсем близко.

– Это мы: Дрив и Штефт, профессор! – огибаю компьютерный стол, бросая слова перед собой.

Я не достигаю прохода в жилую зону, к нам выходит уже сам Вайковский. Его высокая фигура, широкие плечи, поникшие под грузом возраста, проявляются сквозь тьму. Его черты освещает мерцание лампочки слева и холодный свет лаборатории. Большое лицо с высоким лбом, в глубине глазниц – карие глаза, поджатые узкие губы, спрятанные бородой и усами, крупный, но всё ещё узкий нос, сильный волевой подбородок слегка кривого прикуса, что оставляет его частенько со слабо приоткрытым ртом. Неаккуратные волосы спадают на плечи волнами, иногда они остаются просто спутаны вокруг головы, но сейчас видно, что он приводил себя в порядок. Цвет его волос – соль с перцем, но уже теряет остроту смеси. На морщинистой шее и нижнем лице – борода, совсем короткая, но особенно аккуратная. Он, скорее всего, подправлял её, когда мы пришли сюда.

Синий халат, обёртывающий домашнюю одежду, и чёрные тапочки также кричат о домашней идиллии, в которую мы ворвались. Хотя в этой его голове-шторме редко штиль, поэтому ему не привыкать к неожиданностям.

– Я не понял, вы как здесь, ребята? – слышу удивление в этой быстрой фразе, такой же резвой, как и у Дина.

– Дверь была открыта, профессор, – подходит к нам уже Ник, – мы впустили себя.

– А постучать не могли? – оборачивается к нему Вайковский.

Штефт просто поднимает бровь и параллельный ей уголок рта, пожимает плечами сложенных на груди рук.

– В бездну стук, – махает рукой и обхватывает меня ей же за плечи старик, – вы почему не позвонили, дорогуша?