А ещё он мне никогда не говорил, что я сам буду этим коридором, или связанным с ним. Город Дрив… Он дышит, чувствует, но не как человек, он… Тяжелее? Массивнее, он един и коллективен, такой пустой, холодный на ощупь, но звенящий, нет, глухо гудящий монотонным голосом. У него теперь есть желание, я никогда не слышал о таком изуверстве неживого объекта: он дойдёт до любой грани ради моей безопасности. Но я вижу, до боли ясно осознаю, как сияние солнца через лупу, что только мои силы и желания ведут его волю, если я сдаюсь, то сдаётся и он. Неограниченные умения, возможности, недоступные для человека, они все в моём кармане, только руку просунь. Что мне с этим делать? Ты не хочешь взять?

Пока меня ведут друзья, мы все вместе, но, наступает иногда момент, когда ведомый становится перед всеми идущими. Тогда что? Идём.

Я уже начал свой путь к переду колонны. Дриву нужен Дрив. Он мне так сказал. Я тогда молчал. И слушал.

В размышлениях сознание начинает терять свою силу, мысли расправляют чешуйчатые крылья пяденицы, уносясь в глухоту зимней ночи, и открывают в коридоре свою дверь сновидения. Подобная мыльному пузырю плёнка переливается цветами преломленного света в дверном проёме, что-то за ней ждёт меня. Мягкий свет лужицей разливается у моих ног, от которых растёт дрожащая тень за спиной. Ступи.

Не успевает мысль заставить ноги прийти в движение, как с силой швыряет туда, за грань, и, вопреки ожиданиям возведённым образом цветного пузыря, глаза заливает тьма глубин. Ночное забвение приходит, подавляющей силой заявляя о своём прибытии, я теряю весь контроль.

Резко, грубо хватает за глотку нечто за границей слабого осознания и тащит за собой, я плыву сквозь плотную тьму, но она тёплая, уютная в некотором роде, отнюдь не давящая. И пока тело инстинктивно не желает подчиняться неведомой силе, в уме растёт любопытство, спокойствие, уверенное желание сохранить нынешнее состояние.

Не прекращается движение, но с ним приходят образы, проясняющиеся образы мира, который остался на шаг назад: я вижу себя в постели, со странного угла, от третьего лица, откуда-то с потолка над дверью. Резкое смещение – я стою у входа, я другой, мертвенно неподвижный, лежу в постели. Шатающееся движение к нему – я у ног клона. В этой странной ситуации дезориентация не даёт мне и возможности прийти в себя. И постепенно становится тошно. Я слышу со всех сторон инородный звук.

Мучительно тихий шёпот заползает в уши, сложно различить и единое слово, однако голову кружит, кажется, само звучание неприятно, к горлу поступает тошнота, но я должен сделать то, за чем я здесь: прыжок в сознание. От скованного в одном положении тела веет угрозой, оно выглядит как ловушка, отвратительный шёпот уже царапает внутри головы, но выбора нет, я уже здесь. Наклоняясь чуть ниже, пытаюсь тряской головы освободить себя хоть частично от пытки – безуспешная попытка, я уже здесь. Я концентрируюсь, пока ещё могу, и направляю взгляд в себя передо мной. Разрывается эта сторона сна и медленное погружение в сияющий теперь на лице лежащего разлом начинается, я уже не здесь.

Задерживаю дыхание, как будто меня ждёт безвоздушное пространство вод, всё тело покрывает противная дрожь. Ныряю. За одно мгновение до нырка шёпот взлетает в громкости до истошного визга, но я успеваю скрыться, получив лишь дезориентирующий удар по барабанным перепонкам. Моей боли откликается лишь гулкая бездна: я снова в уютной утробе. Утробе, потому что пространство вокруг начинает давить, а меня всё тянет, тянет вперёд. Пока я не вижу в отдалении огромный глаз.

Сначала один, а вскоре десятки, сотни глаз окружают меня, держа дистанцию, они безучастны, или по крайней мере я так могу ощутить, ведь на меня направляют взгляд лишь единицы из них. Каждый точная копия любого другого: тёмная радужка и расстояние не дают понять цвет глаз, слегка прикрытые гладкие веки с рядом коротких ресниц. Я приглядываюсь к тому глазу, который смотрит на меня: зрачок расфокусирован, или просто невероятно большой для цели на таком расстоянии, может, они дальше, чем мне видится.

Но я продолжаю своё движение, пока то одно, то другое око нацеливается на меня, а иные теряют интерес. Странно, ведь я не ощущаю тревоги, мне всё ещё небывало спокойно, как будто я один, или в компании знакомых, что меня наталкивает на мысль сказать хоть что-то. Всё это время я молчал как в рот воды набравший. Может, переменится моё состояние? Но при первой попытке становиться ясно: здесь не место звукам. Я не могу выдавить из себя ничего, ни писка, ни хрипа. Также отстранённо наблюдают за моими «успехами» глаза.

Я верю ему сейчас. Я теперь слушаю, что мне говорят, я жду хотя бы слова о моём пути, но обыкновенно встречаю лишь молчание. И как бы я не нёсся я напрямик к источнику, к самой сути, я не попадаю туда, как потерявшийся без карты в городе, где стены лишь означают новые повороты. Во мне не осталось уверенности, насколько кто-то более осведомлён, чем я, о том, каким образом выбрать верную дорогу, каких вершины стоит достичь, как выбраться из карусели неопределённости. Других отпускают оковы, принимают объятия, а в мире с ними живут чудные звери – отражения всего спектра переживаний человека: сердечное сопереживание, перистая непринуждённость, дикая нега, людская отвага, пушистое счастье, толстоногий покой. Все они встречаются на просторах жизни. Поиск выхода, движение туда, к жизни. Стою.

И моё движение прекращается. Я смотрю вокруг: все глаза отводят от меня взгляд, в них виднеются серые слёзы, а ранее тёмные радужки сияют золотым светом. Светом, который начинает разливаться откуда-то спереди, куда меня всё тянет. Давление прекращается и мне снова комфортно, в мысли прокрадываются образы постели, уюта в руках…

Мамы… Источник света, который меня ожидал, тянул к себе, формирует её устойчивый образ. Какой я её помню, со всеми чертами. Я вижу маму, она держит мою руку, ведь там, в свете, стою и я, чем-то отвлечённый, комично высокий, по сравнению с тем, каким я был раньше рядом с ней.

Она совсем не отвлечена, она с мягкой улыбкой на остром лице смотрит на меня, и молча произносит в моём сознании «мой мальчик», обдавая моё тело волнами жара, который не жжёт, он бы и не мог жечь никогда, не мог вызвать боль. Свет брезжит лишь чуть сильнее. Он тянется ко мне.

Мама поворачивается к моему светлому двойнику и обнимает его. Свет разливается, не способный быть сдержанным более.

И он печёт.

Не остаётся слёз у глаз в бездне, не осталось и самих глаз. И сияющие объятия заставляют щипать лишь только мои глаза.

Я тяну руку вперёд, пытаюсь коснуться образа, пытаюсь… Роняю горячие слёзы, пока губы дрожат, не способные вымолвить ничего.

Шум за дверью. Я лежу в постели и не могу понять, как можно считать это приличным: мешать людям спать, особенно так громко, особенно в такую рань. Кстати, по поводу рани. А сколько времени? Часы на комоде подтверждают мои ощущения, показывая мне утренние шесть часов. Ну ладно, шесть тридцать два. Но всё равно рано! Тем временем шум за дверью не прекращается, и мне ничего не остаётся делать, кроме неохотного подъёма с постели. Но я не тороплюсь вставать на ноги, одеваться: меня захватило в оцепенение сидение на краю покрытого белизной матраса. Я пытаюсь вспомнить сновидение, которое посещало меня сегодня ночью. Но гость не хочет даже представиться хозяину, и тем более раскрыть свою личину. Я категорически забыл его, но пока держу память о нём в своём сознании. Может я когда-нибудь разговорю его.

Теперь на мне уже вся одежда, хорошо, что я оставил в комнате ещё один набор на всякий случай, терпеть не могу носить вчерашнюю одежду, ну, кроме верхней. Нужно принести сюда побольше. Я потягиваюсь, выпячивая грудь вперёд, и зеваю до образования слезинок в глазах. Мои ноги ведут тело к двери, за которой слышны скрипы, стук и общая суматоха.

– Что тут происходит?! – нарочито раздражённым голосом кричу в пространство за открытой мной дверью.