2014 год, Донецк Что тебе завещать? Рассуждая о книгах, которых мы не читали, от вокзала под волчьей луной в опостылевший тыл, приходить и случаться житейскими мелочами, выбиваясь, как пряди волос, в боях нескончаемых почему-то всегда на краю молчаливых могил. Что тебе завещать из всего, что утратило ценность для меня, перешедшего позднюю вечную грань? Эти вещи умеют испытывать ревность, — не ко мне, моё тело истлело, всегдашняя верность, как основа для тела, – всё тот же самообман. Что тебе завещать? Хочешь эту квартирку в убогом доме в стиле «советский ампир», занавески и пыль. Мы всегда говорили изящно и слишком о многом, что теперь эта речь не способна стать некрологом — лаконичным и светским, её деревянный костыль, словно в горле распорка. Косточкой жареной рыбы в напряжённую гланду вонзается, будто в желе. Кто придумал подсчитывать время и прибыль? Человек, не успев появиться, считай, уже выбыл из количества солнц, что звенят в кошельке. Вот усталое воинство – цифры наследства. Что тебе завещать, чтобы память в условиях сна возвращалась к началу посредством этого средства? Научи меня – этим стихам соответствовать, чтобы я даже мёртвым их помнил, как помнит десна, что когда-то в ней зуб отзывался кромешною болью на холодную воду, – звериный скулёж. Что тебе завещать, чтобы я стал не просто мозолью, неудобством, а тем, кто распорет продольно чёрно-бурую землю рельефом подошв? Что тебе завещать, чтобы ты не смогла отвертеться и ходила кругами вокруг, как речная вода? И солёная кровь в гулких камерах нашего сердца билась, словно о камни, в броню самоедства, как в последнюю дверь, под которой ночует вдова. 2014 год, Донецк
«Приходит старомодный человек…» Приходит старомодный человек: «Сезон смертей открыт, дышите глубже». Его язык – особый диалект, его рука – стерильное оружие. Он пахнет детством – влажно и светло, лавандой и таблетками от кашля. Он смотрит через сильное стекло и вписывает почерком неряшливым диагнозы – по-взрослому честны, смертельно остры, мне не излечиться. Я – словно малая модель моей страны, я – словно воспалённая столица с её отёчностью, на глиняных ногах. Сустав к суставу, как состав к составу. Разъято всё, мы в разных поездах, примерно, как когда-то в Югославии. Оставьте нас, мой доктор слишком слаб, неизлечимость – горизонт игольчат. Разобранный брусчатый тротуар — предвестник, похоронный колокольчик. По ком звонит? По тем, кто будет жить, по тем, кто мёртв, по тем, кто накануне не разглядел уродливую сыпь — предтечу украинского безумия. 2013 год, Донецк «Вой на луну, как волк степной…» Вой на луну, как волк степной, будет ли толк – неизвестно, но степь чумой ходит под Богом. Мы помним слова молитв, но этот обрит, и этот почти обрит. Милый, давай навзрыд. Дома тепло, но голодно, ладно уж, выживем как-нибудь, не растерявши душ, выживем их из наших степных судéб. Тьма начинается там, где сжигают свет. Взгляд закрывай, но в лицах ищи просвет. Мы от всего вдали истончаем мрак, мы обрусели кровью, да будет так. Боль источает край наш, и ширины хватит на всех, простыночки на бинты режь, пока есть что резать и есть ножи. Каждый подлец считает себя святым, каждая площадь нынче – прогорклый дым, главное – помнить, что где-то нам быть вдвоём. Или не быть… В молчании гробовом я наблюдаю с суши за кораблём. Это корабль-призрак, не знавший дна, боль обладает признаком – пить до дна самую душу тех, кто стоит у врат. Нас разделяют грубо: «Вот враг, вот брат…» Выводок идентичных слепых котят. 2013 год, Донецк «В нашем рабстве – общей площади родового дома…» В нашем рабстве – общей площади родового дома — от сумы до богатства, от безбожия до иконы проступает свобода, да такая, что впору биться. На ножах. На мечах. На стихах. На спицах. До последнего ногтя, вросшего прямо в мясо, нужно биться до последнего боеприпаса, до последнего слова, что роздано будет нищим. Не на площади, а в стенах своего жилища, не навыпуск, только внутри, под своей одеждой биться жадно с самим собою в пространстве между переломанных рёбер. Отвоюй себе это место, как конечную точку политического протеста. 2013 год, Донецк «Наше солнце ушло на запад…» Наше солнце ушло на запад, отогреемся у костра. Мои руки впитают запах — запах сосен и запах мха. Меловая гора, как терем, ледяная река в плену, над рекою сгустилось время и калечит мою страну. На мосту проверяют пеших, мы – опешившие – молчим. Мы с тобою две разных пешки, ты – страны своей гражданин, я – страны своей недоносок, хилый Маугли, человек. Мне на нос чересчур курносый впору вешать весной берет. Наше солнце уже не наше, над горой золотится грош. Говоришь мне, что до мурашек любишь Родину. Жаль, что врёшь. |
