И только после этого в головах у Афроареса зашевелились какие-то подозрения:

— Дядюшка, мы что-то не поняли… — тандем покрутил головами, — ты собираешься прыгать в Тартар или как?..

Аид встал с колен и уже без какой-то торжественности отряхнул штаны от земли:

— Вообще-то я его запечатал, — признался он.

— В смысле?.. — ошарашено переспросил гибрид сразу двумя головами.

— Подошел, встал на колени, — любезно пояснил Владыка, протягивая руки за Персефоной, — и наложил печать. Понимаю, вам всем хотелось посмотреть, как я трогательно бросаюсь в Тартар ради моей царицы, но…

Афроарес вытаращил глаза и изрыгнул ругательства сразу из двух пастей. Аид отступил на полшага назад. Немного жаль, что не удалось забрать из лап Афроареса Персефону — гибрид слишком быстро очухался — но, по крайней мере, им можно было не опасаться Тартара. Для того, чтобы снять печать, потребовалась бы Аидова кровь, а он пока не собирался ее проливать. Как только они разберутся с Афроаресом, он позовет Зевса и Посейдона и они снова запечатают Тартар как было, а пока и так сойдет.

— …гнусная подземная сволочь! — закончил вдохновенную тираду гибрид и недоуменно огляделся в поисках Персефоны. Та как раз успела более-менее прийти в себя и отползти в сторону, а там ее закрыла призрачными телами Геката.

— Почти в порядке, — тихо сказала Трехтелая, осматривая царицу.

Аид молча кивнул; Афроарес схватился за головы:

— Ну что, так сложно дать отомстить?! — взвыл гибрид… и тут в его четырех глазах вновь отразилось торжество. Злобное и немного маниакальное.

Аид снова призвал двузубец — но не успел, гибрид прыгнул.

И тут они снова застыли как идиоты. Стояли, смотрели, как это создание скачет на трех ногах, завороженные этим живописным зрелищем, и — ровно как и тогда, на Олимпе, когда гибрид украл хтоний — не делали ни-че-го.

Даже сжимающий рукоятку двузубца Аид.

Даже нервно сложивший железные крылья Танат.

Даже изумленно моргающая Гера и так и вцепившаяся в Персефону Геката — да стоит ли и говорить о Макарии!

Они застыли всего на пару секунд — но этого хватило, чтобы Афроарес поднял меч Таната. А, нет, всего лишь попробовал — кажется, клинок обжег его холодом, и Афроарес, отбросив его, схватил саблю. Убийца, весь белый, бросился за мечом — едва ли он видел что-то вокруг себя. Едва ли он мог отражать удары.

И Афроарес это заметил.

Сверкающая сабля косо разрезала воздух — гибрид метил в горло; Аид швырнул вилы не глядя, толку все равно не было, сабля уже опускалась, она жадно искала плоть…

И нашла — но не шею Таната, а охотничий нож царевны. Макария оказалась быстрее и ближе всех, она подставила нож, отклоняя удар… сабля скользнула по клинку, и, сорвавшись, разрубила ключицу царевны.

Макария не кричала — кричала Персефона. Царевна лишь тихо ойкнула, теряя сознание — словно еще не успела почувствовать боли, а Афроарес уже бросил саблю, схватил хрупкое, обливающееся прозрачным ихором тельце и швырнул его к медным вратам в Тартар.

… они все бросились к Макарии — и Аид, и Персефона, и побелевший, забывший про свой клинок Убийца, — а Афроарес тоже метнулся с ними, но не к царевне, чья кровь снова сняла печать — а к вратам Тартара. Рванул створку на себя…

И время перестало существовать.

Сначала оно непостижимо ускорилось — да так, что секунды скакали десятками — потом вдруг замедлилось.

Аид успел вспомнить, чьи это силы, что это за титан вылез из бездны — высокий, чернобородый и густо покрытый шрамами, словно когда-то его разрубили на куски — да он и не забывал никогда — но не успел, совсем не успел ничего предпринять. Время уже не принадлежало ему.

Да и что они могли сделать против Крона, веками копившего ярость в Тартаре?.. Как воевать с тем, кто способен обернуть твое время вспять?..

Когда-то они воевали. Тогда — трое Кронидов, нет, трое мальчишек — они кое-как отбили себе право на жизнь. Титаномахия растянулась на столетия, но они победили и сбросили папу в бездну.

Теперь же Аид не питал иллюзий. Втроем они еще могли бы противостоять Крону, но поодиночке у них не было ни единого шанса.

Правда, сейчас Крон почему-то не нападал. Замедлив время, он зачем-то перевязал ключицу Макарии, толкнул замершего в прыжке Афроареса на землю, надежно связал кусками его же одеяния, и, бормоча «да что это за хренотень-то такая, вот только не говорите, что это тоже мой внук», спустился обратно в Тартар и прикрыл за собой врата.

И время снова ускорилось.

— Минуточку, — пробормотала Гера, хватаясь за голову. — Что это было вообще?!

— Ой, а это что, прадедушка Крон? — слабым голосом полюбопытствовала очнувшаяся Макария, ощупывая повязку. Больше ничего она спросить не успела, потому, как в нее же вцепились Геката с трех сторон и Персефона с четвертой, запретили ей говорить и послали Таната за Асклепием.

— А ну-ка, — Аид устало потер виски, добрел до Тартара (после случившегося больше всего хотелось лечь и не вставать часов пятнадцать) и постучал в медные ворота. — Отец! Ты… что вообще это было?.. Разве ты не… — он попытался сформулировать, что, по его мнению, должен делать освободившийся от многолетнего заточения Крон, но не смог закончить мысль.

— Не думаю, что ты мне поверишь, — глухо донеслось из-за врат. — Но за тысячу лет я… скажем так, понял, что был неправ. С вами.

Аид прикрыл глаза, пытаясь осознать тот факт, что отец, который сожрал его после рождения, и которого они с Зевсом и Посейдоном убили, расчленили и сбросили в Тартар, хочет… извиниться?!

Почему-то хотелось выпить, причем, для разнообразия, не кумыс.

— А почему за тысячу? — вяло уточнил он.

— Потому, что тысячу лет назад, — неожиданно ответил Крон, — ты, Аид, пришел сюда и швырнул мне головы мойр со словами, что отомстил им за нас. И тогда я впервые… задумался.

Он замолчал.

Они молчали вдвоем — отец и сын, разделенные тонкой медной стеной. Молчали о страшном пророчестве, о мальчике, так похожем на отца, о черных глазах и об алом желудке. Молчали — о мойрах. Об Ананке-судьбе. Молчали об осознании. Боли. О том, что один из них много столетий пытался найти прощение — а второй так и не научился прощать.

Молчала осматривающая Афроареса Гера.

Молчал сам чудесный гибрид — молчал и пытался осознать, как, КАК такое возможно, что вырвавшийся из заточения в Тартаре не помчался захватывать мир.

Молчала Геката.

Персефона, еще шатаясь от слабости, подошла и, несмотря на то, что от близости Тартара у нее болела голова, и снова уходили силы, на миг сжала пальцы Аида — и тоже молчала. Макария, может, и рада была бы что-то сказать, но ей запретили говорить (в ход шли подкуп и завуалированные угрозы).

Чуть слышно бормотал Асклепий — в основном о том, что для бессмертной царевны такая рана — тьфу, вот сейчас нектарчику, повязочку вот сюда, и завтра уже будет как новенькая, и нет, шрамов не останется, и нечего смотреть с такой надеждой.

А Танат, едва ли не волоком притащивший Асклепия, стоял у него за плечом и тоже молчал. В его молчании было то, как же больно, мучительно больно осознавать, что его закрыла собой восьмилетняя девчонка, которую он — воин! — должен был защищать и беречь. И еще что-то там поет его меч о том, что негоже было так бросать его в пыль, и что Танату на эту песню впервые плевать, и какое ему дело до этой железки, когда — Макария. Просто Макария, и побоку — остальное.

— Отец, я… — тихо заговорил Аид. — Не умею прощать. Абсолютно. Но я… попробую научиться, ладно? — он замолчал, но слова рвались наружу, обжигая горло, — а пока, ну, если у тебя нет срочных дел в Тартаре… может, ты выйдешь и хоть с родней познакомишься?.. — и, собственноручно распахнув врата, протянул руку.

Отцу.

И мир содрогнулся.

— И да, — негромко добавил Аид, убедившись, что никто не упал в обморок и не рвется запихивать их с Кроном в Тартар уже вдвоем. — Не хочу тебя огорчать, но во-он та живописная двухголовая хрень — это все же твой внук.