Он сидел, расслабившись, и просто отдыхал после всех дальневосточных волнений и многодневного перелета. Несмотря на раннюю осень солнце уже пригревало ждущую тепла землю. Многие краснодарцы были одеты уже явно не по ранней весенней погоде. Обращало на себя внимание большое количество легких курточек и совсем коротких юбочек у спешащих куда-то девушек.

Внезапно, как из-под земли, перед Кузьмой вырос казачий патруль и с ними милиционер в звании младшего сержанта. Он даже не заметил откуда они появились.

Два молодых черноусых парня в черных лохматых кубанках с красным верхом и черных гимнастерках с красными выпушками, переплетенных портупеями с какими-то трехцветными угольниками на рукавах и с кучей значков на груди.

– Эй, бомжила, покаж документы, куды следуешь, шо тут дилаешь, шо зыркаешь по сторонам? – грубым голосом, поигрывая кожаной ногайкой, явно с вшитой свинчаткой на конце, грубо спросил черноусый и чубатый казак с сержантскими лычками на погонах, стоявший впереди. Черный чуб спадал на правый глаз. Второй казак без сержантских лычек и милиционер держались сзади него.

Кузьма видел казаков во Владивостоке, но никогда не решался к ним подходить и даже задавать вопросы. В семье к казакам относились с уважением. Его семья была потомственной казачьей. Много перенесла в гражданскую войну. Два брата деда Ивана не вернулись в родной курень с Гражданской войны – то ли погибли в боях с Красной армией, то ли сбежали на чужбину. Во всяком случае, никто ничего о них рассказать не смог.

Дед Кузьмы, Иван, воевал то за белых, то за красных, однако, не решился бежать в Крым с Кубани, когда уходил их полк и вернулся в родной курень к старым родителям: «Сам наломав дров – самому и разгребать!»

Мать обнимала, плакала. Расспрашивала про братьев. Но Иван ничего не мог сказать про братьев, которые были старше его, и которых он потерял, когда их полк ушел к Царицыну.

В станицу пришла советская власть и стала разбираться с казаками, воевавшими у белых. После недолгих разбирательств всю семью Ивана выслали на Амур, а могли бы и к стенке поставить, как говорили тогда. Это было просто, но против Ивана из станичников никто ничего не мог сказать плохого.

Лихие были времена – революция, война. А здесь еще главный коммунист в станице Мережко ухаживал за сестрой Ивана. Поэтому при решении их вопроса Ивана с женой и родителями просто выслали из станицы на Амур, а сестрам разрешили остаться в дедовом курене, как не причастных к революции. Несколько семей из Охотской тогда и уехали на далекий Амур.

Обустроились Гусаченки в амурской казачьей станице Матвеевской. Им разрешили занять пустовавшую избу казаков, ушедших за Амур в Харбин. С помощью местных казаков перекрыли протекающую крышу. Родители женили Ивана на красивой гуранке – амурской казачке с примесью бурятской крови, которая гордилась своим родством со знаменитым атаманом Семеновым. И через год у них родился сын Степан. Сбирали урожаи, ходили на промысел в тайгу. Однако, когда Степан подрос, началась Великая Отечественная война. Степан Иванович, отец Кузьмы, ушел почти сразу на фронт в составе знаменитых сибирских дивизий под Москву. Сам пошел в военкомат и попросился на фронт.

«Наши Гусаченки никогда от войны не бегали и завсегда шли на войну в первых рядах, когда беда приходила в нашу хату!» – похвалил его дома отец.

Пока была война, похоронили деда и бабку Степана. Голодные были годы. Все для фронта, все для победы.

Отбросили немца от Москвы, а потом, когда в 1942 году начали формировать казачьи части, то уже из-под Москвы Степана, как потомственного кубанского казака, направили в знаменитую Кубанскую казачью дивизию, державшую фронт на Северном Кавказе. Он в ней и прошел всю войну от Орджоникидзе до Праги.

Отгремела Отечественная война. Вернулся с нее Степан с орденом Славы и медалью «За победу над Германией» на такой же гвардейской ленточке, как и на георгиевском кресте у деда, и несколькими медалями «За отвагу».

Родившийся в 1950 году Кузьма в детстве часто любил перебирать отцовы и дедовы награды. Через несколько лет родилась сестра Натаха.

Кузьма любил играть с отцовыми и дедовыми наградами. Собирал до кучи георгиевские кресты деда и орден Славы отца и медаль «За победу над Германией», и получался у него целый георгиевский бант.

– Наши, Степан, Егории, были познатнее ваших Слав! – хвастался дед отцу, – тебя кто награждал? Сталин? А меня сам капитул георгиевских кавалеров и утверждал Император. Просто так не награждали, а уж знали, кого награждать, и за что награждать. А у вас кто был ближе к командиру того и награждали.

– Ты что, батя, хочешь сказать, шо я даром награды получил? И ранения заодно сам себе поставил? – Степан закатывал рубашку и показывал, где у него какие отметины и рассказывал при каких обстоятельствах получены, – так вы, батя, и фрица тоды и не одолели, а мы вон до Берлина и Вены доскакали, и коней своих напоили в Одере и Дунае.

– Так, вам никто в спину не бил, как нам. Мы бы в 1917 году Царьград взяли бы, кабы большаки нам укорот не сделали, и не открыли фронты немцам, австриякам и туркам. Все, что мы тады завоевали – пошло коню под хвост. А знаете, сколько ероев было в ту войну, сколько людей погибло? Все забыли, ироды чертовы! Такую страну пустили с молотка – Рассею, разорили миллионы людей, выкинули из своих домов и отправили по миру. Сколько сгинуло наших казаков в Туретчине, в той проклятой миграции. Мои браты родные Славка и Вовка никогда в родную станицу уже не вернутся. Косточки, небось, где-то на чужбине покоятся.

Дед Иван в детстве много рассказывал маленькому Кузьме про историю казаков, их службу России, походы за море к Царьграду, про Запорожскую сечь, рассказывал про своих дедов, кто с кем, когда и где воевал, а когда был в особом расположении, то доставал заветную шкатулку и, развернув тряпицы, показывал два старых облупленных солдатских георгиевских креста на выцветших георгиевских лентах, честно заработанные им на войне с турками. Помимо Креста в заветной дедовой шкатулке хранились маленькие иконки и знак на фуражку «За Баязет».

– Вот помру, Кузя, тебе мои кресты достанутся!

– А что такое Баязет, дедуня? – спрашивал маленький Кузьма.

– То крепость така была турецкая. Оборону там держали казаки в войну с турками. В окружении! Много месяцев.

– А ты, деда, под Баязетом был?

– Не, то не я, а мой отец, твой прадед, Кузьма, с Уманской казачьей сотней оборонял крепость.

Собак и кошек, сказывают, всех съели, коней поели, но выстояли. А потом всем казакам, служившим в этих сотнях, такой знак сам царь на папахи выдал. Слава тебе Господи, что мы казаки! – и перекрестился.

– Так Бога нет, нам в школе сказывали! – пытался убедить деда Кузьма, рассматривая иконы, с которых смотрели на него неизвестные лики в сиянии золота.

– Так то у вас, нехристей, пионеристов и комсомолистов, нет Бога, а у нас с бабкой и твоим батей Бог есть! Это мы знаем точно. Спроси у них!

В середине пятидесятых годов дед захандрил.

– Степа, умирать я буду скоро, так отвези ты меня на наш родовой погост, в станице Охотской, где батя мой лежит, или на худой конец, в станице Уманской, где прапрадед и предки твои и мои тоже лежат. В ридну землю хочу!

– Так родная земля у тебя, батя, на Кубани, а хто нас туда пустит, коль нас оттуда повыгоняли?

– Для нас, казаков, Кубань и есть самая ридна земля. Не хочу здесь лежать. Мое место там, в той нашей землице. Она добре полита кровью твоих прадедов. Вези меня на Кубань в станицу Охотскую, сучий сын! А то прокляну!

Повздыхав, уехал Степан на Кубань, а через месяц вернулся с радостной вестью. Курень их уцелел, в нем сейчас живут сестры Ивана Кузьмича: Наталья Кузьминична и Прасковья Кузьминична, так и не вышедшие замуж и не выселенные на Амур, так как за Прасковьей ухаживал тогда местный партийный начальник.

– Таки и замужем вертихвостки и не были? – расспрашивал дед отца. – А комуняка энтот, шо нас выселял, а их оставил, куды делся? Мережко его фамилия, коли я не запамятовал.