«Вот и останетесь в Артели», – злорадствовала краснощекая старостиха Надька, – «кому-то все равно надо здесь работать – капусту не только в войну едят. А эти размечтались – в Ленинград. Во умора!»

Но бедные женщины не теряли надежды. От одной мысли, что их пожизненно закрепят на заготовках капусты, хотелось лезть в петлю. Мать Клары настойчиво продолжала писать, а потом решила испробовать старинное средство – подкуп чиновника. Она собралась ехать в станционный городок, чтобы попасть на прием к «главному начальнику» паспортного стола Михаил Давыдычу Ширякину, отпросившись для этого с работы. Но в тот день как назло не оказалось машины, нетерпение же было так велико, что мать решила идти пешком. И это была роковая ошибка.

Весь день прождала Клара мать в тревоге, прождала весь следующий день и ночь. Мать вот-вот должна была появиться с разрешением на выезд, и все не возвращалась. Прошла еще одна томительная ночь, и еще… Через три дня мать нашли недалеко от Артели в кустах у дороги с проломленным черепом. Ее зарубили топором. Часов в золоченом корпусе при ней не оказалось. Многие грешили на любовника старостихи Надьки.

Так Клара осталась совсем одна.

Семен Семенович был слушателем на редкость отзывчивым и терпеливым, свою новую подругу не перебивал, покорно чокался и пил портвейн. За бутылкой прошел не один вечер в подсобке. Пьяная Клара становилась чрезвычайно сентиментальной, гладила Семен Семеновича по голове, называла сироткой, а потом в порыве сострадания осыпала его щедрыми подарками:

«Ну что мне дать тебе сегодня, рыбонька ты моя», – с трудом выговаривая слова и ласково глядя на Семен Семеновича спрашивала она, – «Какой супчик ты хочешь, чтобы мама тебе сварила?»

«Щи», – отвечал Семен Семенович, все еще находясь под впечатлением ее рассказах о трудных годах в ссылке.

«Щи?» – удивлялась Клара, – «А какие щи?»

«Кислые», – мямлил Семен Семенович.

«Фу, какая гадость», – морщилась Клара, – «впрочем, это ваше с мамой дело, что есть. На кислые щи пойдет свининка пожирнее». Она уходила в кладовку и выбирала там хороший шматок мяса с косточкой и «челочкой» по краю: «Возьми, Сеня, не будь в обиде. Это вам с мамой от всей души!»

6.

Стояли светлые дни хрущевской оттепели. В стране происходили чудеса. Иной прохожий шарахался в сторону, когда бегущие из школы дети, эти несмышленые сопляки, орали во всю глотку: «Сталин – японский шпион!» От таких слов мурашки бежали по телу.

С радостным визгом облетели нашу планету новоявленные герои дня Белка и Стрелка.

Дмитрий Шостакович написал симфонию «1905 год» и вскоре вступил в партию. Иные считали, что по убеждению.

В моду снова вошел Маяковский, плодились бесчисленные его эпигоны.

Миллионы ровесников увлеклись альпинизмом. Многие думали, что Хемингуэй – известный альпинист, и вешали его портрет на стенку.

По радио зазвучали новые песни о Ленине. Колхозница Заглада по чем свет ругала подлый империализм.

Постаревшая и сильно располневшая Анна Горенко сидела на даче в Комарово и тихо сходила с ума.

Семен Семеновича, несмотря на его тихий нрав, не могло не задеть бурное время оттепели. Он был комсомольцем и всерьез подумывал о вступлении в партию. Клара говорила, что без этого не проживешь. Не сейчас, конечно – когда-нибудь. Сейчас его никто бы и не взял. А пока он активно участвовал в школьных диспутах и на вопрос: «Есть ли в жизни место подвигу» убежденно отвечал: «Есть!»

На носу были выпускные экзамены, а что будет дальше Семен Семенович пока не знал. Он даже приблизительно не представлял себе, куда ему податься. Вернее сказать, ему что-то грезилось, о чем-то мечталось, но слишком уж расплывчато и туманно. Мать была плохим советчиком, к тому же как раз в это время она серьезно заболела. Клара же хранила молчание. С кем еще он бы мог посоветоваться?

Мать болела и раньше. Часто, придя с фабрики, она сворачивалась клубочком на кровати и лежала часами, лишь изредка вздыхая и постанывая. Так продолжалось уже давно, Семен Семенович к этому привык и перестал обращать внимание. Мать запустила домашние дела: «Все соки работа отнимает», – оправдывалась она перед сыном. Соседи считали, что она притворяется – разжалобить хочет.

«Больная она, больная», – вступилась старая бабка, некогда открывшая Семен Семеновичу тайну его рождения, – «она в войну надорвалась, когда ящики с железными болванками таскала».

Бабка знала точно, в эвакуации они вместе работали на оборонном заводе. Но потом бабка умерла, и некому стало мать защитить.

«Вот только что была – и нет», – изумился Семен Семенович, – «какая это странная вещь – смерть…»

После бабки остались две иконки – Спаситель и Казанская Богородица, да еще маленький образок, завернутый в тряпку – Никола Чудотворец, а кроме того – один только ненужный хлам. Иконки мать повесили в углу и стала молиться. Этому Семен Семенович тоже очень удивился, раньше он никогда не замечал за ней набожности. Однажды ночью, когда мать тихонько соскользнула с кровати и встала в углу на колени, он не выдержал и спросил: «Ты что, с ума сошла, что ли?

«Ой, Сенечка, не ругай меня, – заныла мать, – нет у меня сна, все нутро горит. Одна теперь и осталась надежда на Бога».

«Бога нет», – сказал Семен Семенович без тени сомнения, как учили его в школе.

«Что ты, Сенечка», – перепугалась мать, – «а что как Бог услышит тебя и накажет?» Это же только на уроке такое можно говорить, а дома – большой грех».

«Как же Бог есть, когда его никто не видел?» – сказал Семен Семенович «Ученые спутник запустили, и никто его там не нашел. Доказано».

«Вот и я говорю, может, он в каком другом месте сидит, Сенечка! Может, ученые до него не долетели? – возразила мать «Бог ведь в каждой росинке, в каждой пылинке – во всем его благодать. И спутник тоже он создал, и науку. А что ученые его не видели, так это их беда, наука у нас до Бога не доросла. Вот придет время, может, ученым Бог тоже пошлет свое откровение».

В вопросах атеизма Семен Семеновича в школе плохо подковали, он злился и возражал матери прямо как Раскольников Софье Семеновне Мармеладовой: «Что же он для тебя сделал, твой Бог?!» Но Сонечка отвечала категорично: «Он все для меня делает», – а мать Семен Семеновича выражалась более расплывчато и неопределенно: «Если пока не сделал, так, может, потом сделает. Я ведь раньше плохо его просила».

«Оставь ты мать в покое», – посоветовала Клара,– «пусть молится, если ей так легче. Каждый волен жить по своей совести». Но Семен Семенович уже не мог остановиться. Более всего его раздражали новые подруги матери, все эти старухи в черных платочках из церкви. Они приносили травяные настойки и прочие снадобья, кропили комнату святой водой. В комнате появился специфический запах лекарств, Семен Семенович думал про себя: «Ладаном пахнет». Он тогда еще не знал, что ладан – это смола, которую сжигают в кадиле, и запах у него совсем другой.

Среди церковных старух появлялась только одна женщина помоложе – ровесница Клары – звали ее Наталья. Ростом она была как маленькая девочка, к тому же худая, сутулая. Одевалась она во все черное или невыразительно темное, от чего походила на малюсенькую усохшую старушку. Про эту Наталью говорили, что она дитя войны, перенесла блокаду, потому и не выросла. Дети дразнили ее Карлой. Однажды Семен Семенович вернулся из школы домой и увидел, как мать и Карла молятся вместе, стоя на коленях у икон, и бьются лбами об пол. «Устроили в доме черте что! Молельню», – недовольно буркнул он с порога, прошел в комнату и включил на всю громкость приемник. Тогда карлица вскинула брови и прошипела:

«Не поминай лукавого, Бог этого не простит!»

«Чего?» – удивился Семен Семенович? – «Да она все придумала про свои болезни! Сама себя накачала, так и соседи говорят. Лучше б в больницу сходила».

«Как же ты можешь, Сенечка», – запричитала было мать, но злая Карла ее оборвала: «Ему хорошая жизнь дана, так он и думает, что все можно. А Бог видит, Бог все знает! Придет час, и Он покарает его!»