— Вызвался присматривать за ней, так присматривай. Чего она так испугалась?

— Там… В общем… — прозапинался Чикир. — Пациентка — демоница или что-то вроде. Я от такого защищать не нанимался, там все перестремались.

— Ого, — тихо сказал Исар и погладил Арай по плечам. — Ну ладно, это… привыкнет, наверное… Ты сколько денег-то должен?

Чикир со второй попытки выговорил сумму.

Исар отпустил одну руку, порылся в поясной сумке и извлёк увесистый кошель. Арай приоткрыла один глаз и пронаблюдала, как кошель, описав дугу по воздуху, со звоном шмякнулся в ладони Чикира.

— Это за три месяца будет, — пояснил Исар. — Осенью напомнишь, как срок подойдёт. И смотри в оба, чтобы ей ничего не подсунули и обидного не сказали. Решение Хотон-хон ты слышал: если кто ещё раз её обидит, вылетит из программы. Вот ты и следи. А то она же как ребёнок, всего боится и на чужих людей даже глаз поднять не может, не пожалуется сама.

С этими словами Исар повернулся и легонько подтолкнул Арай к выходу. Она глянула через плечо на Чикира. Тот неверяще посмотрел на кошель в руке, а потом с глубоким скепсисом на Арай. Она ухмыльнулась и позволила мужу вывести себя на свежий воздух.

Камышинку я первым делом отвожу к себе в кабинет. Она вяло-послушна, как будто уже со всем смирилась. Хотелось бы надеяться, что решать сложившуюся ситуацию она станет так же покладисто.

Я усаживаю её на диванчик и сама приземляюсь в кресло напротив. Молчу. Пускай она начнёт разговор. Я понятия не имею, что она осознаёт, а что нет, и как отреагирует на мои слова.

Она оправдывает мои ожидания и заговаривает первой.

— Вы… узнали всё, что хотели?

— Не всё, но многое. Вы знаете, что с вами будет, если пустить роды на самотёк?

Она сидит с отсутствующим видом, как будто не слышит меня. Но чуть погодя отвечает.

— На смену мне придёт другая.

Я сажусь прямее, просыпаясь от такого поворота.

— Ваш ребёнок станет тоже речной дочерью?

Камышинка сонно поводит головой — то ли кивает, то ли качает, непонятно.

— Если так вы нас называете. Я знаю, что должна уйти. Но не хочу. Да и… некуда.

— Зачем вам уходить? — хмурюсь я. Кажется, она не имеет в виду «умереть».

Она тяжело вздыхает, как будто устала от моих домогательств и ей не терпится вернуться к своим делам.

— Мне осталось мало времени. Я хочу провести его с мужем. Не говорите ему ничего.

— Мало — это насколько мало? Пару дней? Камышинка, подождите, — я вскакиваю, потому что она встаёт. — Что если я смогу вам помочь? Мы можем достать ребёнка так, что вы не умрёте!

— Он всё равно узнает, — бросает Камышинка, выходя за дверь. — И не захочет быть со мной. А мне некуда идти.

— Ну почему сразу не захочет? — Я поспешаю за ней. — Вы бы его хоть спросили для начала. В конце концов, это он дочку захотел!

Камышинка резко разворачивается посреди коридора. Её прекрасное лицо искажается — внезапно огромные круглые глаза смотрят яростно, слишком широкий рот полон острых зубов.

— Он не виноват! — полурычит-полувыкрикивает она. — Он не знал!

— Я и не говорю, что виноват, — развожу руками я, делая быстрый шаг назад. В коридоре на мой вкус пустовато, я бы не отказалась встретить пару мужиков покрепче. Однако я тут одна, и защититься могу только словом. — Но он будет себя чувствовать виноватым, когда узнает, а потому многое стерпит, чего в норме бы не стерпел. Кстати, девочка на вас похожа.

— Что? — Камышинка замирает и снова становится прекрасной полубогиней. — Кто?

Я достаю телефон слегка дрожащей рукой и открываю на нём фотку со сканера, которую посылала Азамату. Поворачиваю к Камышинке.

— Вы как хозяева леса, — тихо говорю я, пока она в волнении рассматривает своё чадо, — с возрастом научаетесь превращаться, да?

Она рассеянно кивает, не отвлекаясь от снимка.

— Котёнка хозяев леса Чача нянчил как родного, — замечаю я. — Чай и от своего не отвернётся.

— Что? — Камышинка снова поднимает озадаченный взгляд на меня.

Я опять лезу в телефон и нахожу фотку Чачи-няньки с бутылочкой в руке и одноразовой пелёнкой на коленях, убеждающего чёрную зверюшку лежать на пузе, а не лезть вверх по Чачиной рубашке.

— Мы тут недавно у браконьера отобрали.

— Но я умру, — медленно произносит Камышинка. — Я не хочу, чтобы он грустил заранее.

— Возможно, нам удастся вас спасти, — завожу я свою шарманку. — В принципе мы могли бы Чаче и вовсе ничего не говорить, а сделать вид, что вы уехали домой, но, я думаю, он обидится на такое недоверие. Что бы ни случилось с вами, ребёнка-то он в любом случае увидит.

Взгляд Камышинки становится прожигающим, и через пару мгновений я понимаю, что она опять немножко трансформировалась.

— Вы убьёте ребёнка, — произносит она без выражения.

— С чего вдруг? — поднимаю брови я.

— Она страшная, — поясняет Камышинка. — Она будет кусаться.

Я пожимаю плечами.

— Так это и у меня дочка кусается. Как зубы прорезались — только из бутылочки кормить можно стало, всю меня изгрызла. Даже резиновую ложку прогрызла. Если вы считаете, что девочка будет очень опасна для окружающих людей, значит, надо придумать ей какое-то комфортное местечко, где люди до неё не доберутся.

— Дома нас в реку выпускают, — делится Камышинка. — Мы там охотимся на рыбу и лягушек, пока не вырастем.

— Ну, — я чешу в затылке, — Ахмадмирн не самое безопасное место для ребёнка. Слишком много рыбаков. Может быть, лучше выпустить её где-нибудь около вашей деревни.

Она кивает. Планы на будущее — это хорошо.

— Пойдёмте поговорим с Чачей, — предлагаю я осторожно. — У него наверняка будут идеи, где поселить дочку.

И она наконец соглашается.

Чачу мы ловим как раз когда он уже собрался встать с кровати. К счастью, при виде Камышинки он без спора ложится обратно.

— Что вы так долго? — ворчит он. — Я видел, как все расходились, да ещё выглядели при этом, как будто богу в бараньи проиграли. Что они там у тебя нашли, Камышик?

Камышинка стоит у входа в палату, сцепив руки. Я выразительно подставляю к кровати Чачи два стула, но она не приближается. Чача начинает чуять неладное.

— В чём дело? Что-то не так с ребёнком? Камышик, подойди ко мне, ты меня пугаешь.

В подтверждение его словам пульсометр начинает пищать чаще.

— Камышинка, я не думаю, что стоит растягивать это удовольствие, — замечаю я, садясь. — Да и время поджимает.

— Объясните ему, — просит она, прислоняясь спиной к двери. Как бы не рванула куда-нибудь…

Чача переводит выжидательный взгляд на меня. Ну, я так я.

— Камышинка — не человек, — произношу я по возможности чётко и ровно.

Повисает короткое молчание, потом Чача нетерпеливо говорит:

— Это я знаю. Дальше что?

Я удивлённо вскидываюсь и оглядываюсь на Камышинку. Она тоже воздух ртом хватает.

— Знаешь? Как ты узнал?

Чача поджимает губы.

— Я вроде бы не давал повода считать меня дураком, — ворчит он. — Что ты думаешь, я за восемь лет не заметил ни одной странности? Ты не очень-то и скрывалась — все эти полночные купания, сырая рыба на завтрак, обед и ужин. Даже мать заметила, что после тебя сток ванны забивается чешуёй, а не волосами. Не говоря уже о том, что я тебя вытащил из реки, где ты сидела под водой и пузырей не пускала. Я за тобой наблюдал с полчаса, прежде чем ты меня заметила.

Камышинка прячет лицо в ладонях и прижимается к двери, но, к счастью, чтобы её открыть, надо нажать на ручку, а на это внимания речной дочери не хватает.

— Как же так, — бормочет она. — Так не должно быть… Ты должен был всё забыть и не обращать внимания…

— Не обращать внимания! — фыркает Чача. — Ты это говоришь человеку, которому катышки на одеяле снятся в кошмарах. Нет, безусловно, после встречи с тобой я стал меньше обращать внимания. До того было намного тяжелее. Но я ещё вот что заметил: пока ты рядом, я ни о чём не думаю, но стоит уехать, и через два-три дня вопросы одолевают.