Интересно, сколько ему лет. Оле вроде двадцать пять, они с Ксюшей в одной группе учились в университете. Думаю, ему примерно столько же. Он производит приятное впечатление уверенного и дружелюбного человека. Жаль, что мать у него лживая тварь.

Оказавшись в своей комнате, сажусь за ноутбук и ввожу название бара в поисковую строчку. Просматриваю социальные сети. Сразу видно, что Гриша вложился в оформление: выдержан общий цвет и стилистика страницы. Я думала, что неон больше не в моде, но красная вывеска, бросающая блики на снежную улицу, смотрится атмосферно. Хочется завернуть в бар дождливым вечером после неудачного дня, чтобы пропустить бокальчик чего-нибудь крепкого.

Под фотографиями много лайков, репостов, комментариев. Открытие вышло ярким.

Без труда нахожу страницу Гриши.

Они с Ксюшей на фоне моря. Гриша в одних синих шортах демонстрирует пресс. Ксюша в белом купальнике прижимается к нему. На следующем снимке Гриша на какой-то вечеринке салютует бокалом виски. Пара красивых видов из путешествий. То ли Италия, то ли Португалия. Все просто. Никаких глубокомысленных подписей под фотографиями или миллиона фотографий из спортзала.

Делаю ещё несколько кликов и вуаля – я смотрю на фото его матери. Ну здравствуй, Ильяшенко Нина, 1981 года рождения.

В повседневной жизни она предпочитает платья, мягкие локоны и маленькие сумочки. Как сказала бы Вика – «девочка-девочка». Лишние килограммы ее при этом совершенно не смущают. У неё свой цветочный магазин на пересечении Советской и Ленина, недалеко от «Лаборатории вкуса», где они недавно встречались с отцом.

У нее на станице есть один снимок с открытия бара. Она стоит между Гришей и Ксюшей, обнимает из и счастливо улыбается в объектив. Как же я ее ненавижу.

Ксюшу я видела довольно давно. Она перекрасилась в блондинку. На открытие она предпочла широкие брюки и укороченную белую водолазку, дополнив образ крупными серьгами.

По тому, как эта стерва обнимает Ксюшу, видно, что она ее очень любит. Фотография передаёт атмосферу праздника и веселья. На заднем фоне видно танцующих людей. Закрытая вечерика для своих.

Никого похожего на мужа не мелькает в ее ленте, но это ни о чем не говорит. Может человек не хочет светиться.

И что мне даёт вся эта информация?

Закрываю ноутбук, убираю его на прикроватную тумбочку и накрываюсь с головой. Пытаюсь понять, что чувствую и проваливаюсь в сон.

На следующее утро я снова прогуливаю единственный семинар. Надеюсь, отцу не позвонят с кафедры. С английским у меня проблем нет. Я всю американскую попсу, начиная с конца девяностых, знаю. Вернее все тексты.

Я всегда мечтала петь. В своих детских, незнающих границ, фантазиях, я неизменно стояла на сцене перед огромным залом. На мне красивое блестящее платье, мерцающее в свете софитов. Я пою как сирена. Моя музыка – лекарство от всех невзгод. Став подростком, я представляла себя дерзкой рок-певицей в кожаных штанах с черным смоки айс.

Я слушала все подряд с тех пор, как у нас появился магнитофон. В семь я попросила маму записать меня музыкальную школу, но родители были против. В данном случае – единогласно. Нечего забивать голову ерундой, сосредоточься на учебе. Вместо музыки я получила тренировки по плаванью и легкой атлетике. Родители считали, что спорт дисциплинирует и закаляет волю. Плавать мне нравилось. Анна Петровна была хорошим инструктором и приятным человеком. А вот остальные виды спорта я просто ненавидела. До сих пор терпеть не могу. Мой предел – ходьба: приятно и здорово прочищает мозги.

Вместо юридического я хотела поступить на эстрадно-джазовый вокал, но имела глупость рассказать о своих планах. Хотя молчание бы ничего не изменило. С начальной школы я знала, что стану юристом. Мне искренне непонятно, зачем миру еще один плохой специалист? Их и так навалом в любой сфере.

Родители считают, что добиться чего-то можно только со связями, хотя сами заслужили свое место под солнцем тяжелым трудом. Если бы была жива бабушка, то она бы непременно добавила, что на сцене одни шаболды и все через постель. То, что мы живем в эпоху интернета, конечно, не аргумент.

Под гнетом чужих ожиданий, возложенных на меня без спроса, моя мечта постепенно угасала пока совсем не потухла. Остались только искорки сожаления, что все закончилось, так и не успев начаться.

Я иду по заледеневшему проспекту в сторону цветочного магазина. У меня нет плана. Ядовитая ярость прошла, осталось отвращение с примесью горечи. Что бы я почувствовала, если бы отец открыто сообщил, что у него другая? Если бы честно подал на развод?

Звон колокольчика отрезает меня от шума проезжей части. Скидываю капюшон пальто. В магазине чисто, светло и пахнет весной. Из-за стойки меня приветствует Ильяшенко Нина Шлюховна собственной персоной.

— Доброе утро, Вам помочь с выбором или хотите самостоятельно ознакомиться с ассортиментом? — на ней белое вязаное платье, слегка оголяющее плечо, и бежевый льняной фартук. Волосы снова подколоты наверх, у лица выпущены пара игривых локонов.

— Здравствуйте. Мне нужен красивый букет в пастельных тонах. — с трудом заставляю себя подойти ближе к стойке. Ноги будто приклеены к полу, каждое движение требует усилий. Сердце истерично бьётся в груди: не от волнения, а от злости.

— Давайте вместе посмотрим. — она выходит из-за стойки и идет в сторону больших вазонов с розами.

В магазине мы только вдвоём. Нет ни покупателей, ни персонала. Сверлю взглядом спину. Она осторожно перебирает нежные бутоны.

— Как Вам кремовые розы? — поворачивается с улыбкой.

Замираю и заставляю себя кивнуть в ответ. Она берет ещё несколько маленьких соцветий и возвращается за стойку. У неё ухоженные руки без украшений, длинные пальцы с бордовым маникюром. При дневном освещении я вижу зелень ее глаз. Они настолько светлые, что показались мне голубыми на фотографии.

Существует множество теорий на просторах интернета. Где-то пишут, что зеленоглазые люди обладают самой гармоничной энергетикой, а где‐то говорится о их мстительной натуре.

Мне хочется назвать ее глаза лживыми, но я почему-то вспоминаю о Грише. Передо мной возникает его лицо: прямой нос, чистая кожа, тёплый взгляд, заразительная улыбка. У него глаза матери.

Снова смотрю на ее руки и представляю, как она сжимает этими пальцами щеки отца и глубоко целует. К горлу поднимается тошнота.

Она подрезает секатором цветы, формирует букет. В движениях нет торопливости наёмных работников. Она наслаждается процессом, а затем любуется результатом.

— Вам нравится? — разворачивает букет ко мне и снова улыбается.

— Эвкалипта добавьте. — жадно продолжаю следить за каждым ее движением.

— Для кого букет, если не секрет? — она заворачивает его в крафтовую бумагу.

— Для женщины, с чьим мужем вы спите – моей матери. — она замирает, совсем как отец последний раз, и поднимет на меня глаза. Они потемнели. Стали почти изумрудными. Я с маниакальной жадностью впиваюсь взглядом в её лицо. Стараюсь рассмотреть любую эмоцию, микроскопическое изменение.

— Ты дочь Андрея?

— А Вы ещё с кем‐то спите? — меня раздражает ее растерянность.

Сейчас мне хочется биться, не щадя, до первой крови. Хочу растоптать её, но она – неравный соперник, потому что не готова держать удар.

Перед собой я вижу обычную женщину. Нина молчит. Заклеивает бумагу скотчем и снова смотрит на меня.

— Мне жаль, что все так вышло. — делает паузу и добавляет. — Я люблю его ещё со старших классов. — раздражение мгновенно превращается в бурлящую ярость. Я впиваюсь пальцами в прилавок и, как кобра, делаю бросок вперед:

— Так и женились бы после старших классов и не ломали бы судьбы. Тогда бы не родилась я, и мне не пришлось бы стать свидетелем морального разложения моего отца. — агрессивно тычу в нее пальцем. — И если бы тебе было по‐настоящему жаль, то ты бы поступила честно, а не жалась с моим отцом по углам. И моя мать не была бы смешана с дерьмом. И я бы не потеряла остатки уважения к своему отцу. Я бы... — не выдерживаю давления эмоций, рухнувших на меня, как бетонная плита, и начинаю плакать. Я ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что это я не могу держать удар, а – не она.