— Я знаю, мне мама сказала. Пап, а ты не хочешь извиниться?

— За что? За то, что ты полезла в мои дела? — он встает и отходит к окну.

Я складываю руки на коленях.

— Пап, ты меня совсем не любишь? — во мне что-то кричит и бьется в агонии.

— Вера, ну что ты глупости спрашиваешь. — он снова садится за стол и берет телефон в руки.

— Ты никогда не думал, что твой контроль сломал меня? Теперь я не способна быть счастливой. Я так привыкла к давлению и обесцениванию, что даже не знаю, как это.

— Ну давай, вали все на меня. — он начинает злиться. — Радовалась бы. Кто в твоем возрасте понимает, что ему надо? Я заботился о тебе. — он что-то печатает в телефоне.

— Ты опекал. — делаю новую попытку достучаться до него. — Забота – это когда ты делаешь, как тебя просят. Помогаешь, когда просят. А опека – это когда ты делаешь, как считаешь нужным. Заметь, ты, а не я.

— Вера, давай короче. — небрежно отмахивается. — Будут свои дети, тогда поймешь, как это. На словах вы все зумеры умные. У меня встреча через час. Не глупи и возвращайся домой. — он кладет передо мной карту.

— Это все?

— Ну ты не видишь, что ли. — он обводит рукой стол, заваленный бумагами.

Я забираю карту. Смысл показывать характер? Я поняла, что он просто никогда меня не поймет, как не понимают друг друга иностранцы, говорящие на разных языках. Он любит меня по-своему, но этот формат любви мне не очень подходит. Смотрю на папу, он снова погрузился в бумаги. Рассматриваю его руки, нос, щеки, глаза, скользящие по строчкам. Сказать, что мне сейчас больно – ничего не сказать. Прозрение редко бывает приятным.

— Пока, папа. — наверное, нам лучше пока не общаться.

Куплю Максу нормальный подарок в благодарность за его рыцарский поступок. Бреду по коридору. Мимо мелькают лица, где-то работает принтер, пахнет кофе. Ноги сами несут меня к маминому кабинету. Дергаю дверь с табличкой «Маслова Светлана Ивановна». Закрыто.

— А Светланы Ивановны вот уже неделю нет в офисе. — окликает меня совсем юная девочка в белой рубашке, наверное, стажерка.

— Она что-то говорила? Может командировка? — обращаюсь к ней.

— Вряд-ли. — она понижает голос. — Поговаривают, она свою часть фирмы Андрею Юрьевичу продает.

Сплетница. Она даже не знает меня, а выкладывает все как на ладони.

— Спасибо.

Спускаюсь вниз. На душе стало легче. Мне еще понадобится время, чтобы принять данность, что отец никогда не будет любить меня так, как я этого хочу. Нужно время, чтобы переболеть. Но потом должно стать легче, как после любого заболевания.

Если бы не Аня, то я бы, наверное, сдохла в токсичной обстановке бара. Узнав, я что я ухожу, на меня по неведомой причине ополчилась половина коллектива, и я резко перестала быть своей.

Из мужской половины ко мне продолжали хорошо относиться Илья и, наливший мне бесплатно текилу, Артем. Паша постоянно отпускал идиотские комментарии и норовил поржать. На меня скидывалась вся неприятная работа, вроде чистки гриля или сортировки мусора.

Уходит человек и уходит, смысл докапываться?

Кира стала еще ядовитее. Мы столкнулись в коридоре. Я вышла из раздевалки, а она раскладывала вещи в кабинете. Ремонт почти закончился. На днях грузчики привезли большой шкаф и стеклянный стол. Увидев меня, она вышла и беззаботно бросила:

— Я же говорила, что долго ты здесь не протянешь, крошка. — удовлетворенно улыбнулась уголками губ.

Я так устала за смену, что сделала первое что пришло на ум, когда она заговорила дальше: закрыла уши и начала громко голосить попсовую песенку про телок и тачки. Она ошарашенно посмотрела на меня и снова скрылась в кабинете. Опустив руки, я продолжила напевать, но уже на порядок тише. «Прорвемся, Вера Андреевна», ­– подумала я в веселом отчаянии.

Смена почти закончилась. В зале осталось несколько человек. Коридор пуст. Я раскинула руки в стороны и пританцовывая направилась на кухню. Мне уже выплатили чаевые за эти несколько дней, которым я веду обратный отсчет.

Еще десять дней – и я свободна.

На счет Доры я пока так и не приняла решения. С одной стороны, я к ней привязалась, а с другой, остаться у нее – значит, время от времени видеть Гришу, а я хочу вычеркнуть его из своей жизни.

Спиной открываю дверь на кухню и развернувшись, врезаюсь в Гришу. Он сменил одеколон. Этот аромат тяжелее. Он бы подошел взрослому мужчине, лет за пятьдесят.

— Я смотрю тебе весело? — насмешливо выгибает бровь.

Что он здесь забыл? Сегодня не его смена. На кухне мы одни. Юра пошел выносить мусор, а Илья уже ушел. У него завтра утром экзамен по вождению. На меня Юра снова по-свински скинул мытье духовки. Обычно это делается согласно графику.

— А я что плакать должна, что ты всем растрепал, что я ухожу? — отступаю, но Гриша берет меня за плечи и тянет к себе. Упираюсь ему в грудь. Кашемировый свитер обволакивает пальцы. Гриша выглядит уставшим несмотря на то, что последние несколько дней не появлялся на работе. Он постригся. Волосы стали совсем короткие, делая его подбородок еще тяжелее.

— Я ничего никому не говорил. — отвечает раздраженно, как будто готовится защищаться.

«Кроме Киры», – добавляю про себя.

— Хорошо, не говорил. Отпусти меня. Я домой хочу. — дергаю плечом.

В этот момент он меня раздражает. Ужасно бесит. Последние дни меня выводит из себя любая мелочь: уехавший из под носа автобус, очередь в магазине, сосущаяся в метро парочка.

Почему нельзя дать мне уволиться без отработки? Что за глупая упертость? С персоналом проблем нет. За последний месяц Кира прекрасно укомплектовала команду.

— Я подвезу тебя. — он смотрит серьезно, опустив руки. Гриша вообще сильно изменился с нашей первой встречи. В его движениях появилось напряжение и скованность.

— Не-а, мы все это уже проходили. — грустно улыбаюсь и натягиваю перчатки. — Спасибо, больше не надо.

Беру моющее средство и принимаюсь за работу. Жир въелся в стенки и дно, как будто духовку не мыли лет сто.

— Иди домой. — Гриша подходит ко мне и смотрит сверху вниз. — Юра все доделает.

— Отлично, спасибо. — поднимаюсь, снимаю перчатки и бросаю их на металлическую поверхность.

Гриша предпринимает новую попытку и подходит так плотно, как могут себе позволить только близкие люди. Заглядывает в глаза. В них сожаление и майская зелень.

— Мне жаль, что я сорвался. — опускает глаза. — Прости, что я наговорил тебе тогда. Я ревновал. Страшно. — ведет ладонями по шее к подбородку, очерчивает линию губ. Его пальцы пахнут табаком мылом.

Прикрываю глаза, на секунду утонув в ощущениях, а потом отстраняюсь.

— Ты сделал свой выбор. — опускаю голову. Челка рассыпается, пряча меня от его взгляда.

— Ты сама проявила ко мне интерес. — Гришин голос звучит осуждающе, ладони скользят выше, пока не теряются в растрепанной косе.

— Да, потому что повелась на твою доброту и отзывчивость. Дура. — сердце тарабанит о ребра.

— Я больше, чем доброта и отзывчивость. — он смотрит так ласково, что мне больно. Притягивает к себе и выдыхает в волосы. — Я поговорю с Ксюшей. Дай мне шанс. Пожалуйста. — гладит меня по волосам, как это делал папа в детстве, портя только что сделанный хвостик.

Чувствую его губы в районе виска и снова прикрываю глаза. Гриша целует скулу, щеку, уголок губ, оставляя влажный след. У него горячие губы и колючие щеки. Сжимаю его плечи и встав на цыпочки, поддаюсь вверх, как кошка жаждущая ласки.

Хлопает дверь. На кухню возвращается Юра. Я резко отстраняюсь и выхожу из кухни.