– Нет. – Русский прямо поглядел в глаза профессору, привстав на постели. Его руки слегка дрожали. – Я считаю ее адом на земле. Но я не хочу творить этот ад своими руками, однако я его делаю, и…
– Это что-то незаконное? – пробормотал психоаналитик, стараясь держать себя в руках.
– Если бы, – вздохнул визитер. – Это распоряжение самого правительства.
А когда-то не было никаких таких разнарядок. Можно было спокойно спать до обеда, а потом открывать глаза, закидывать пистолет за пояс, садиться за руль и ехать себе в закат. Его хозяева были немногословными, унылыми, но внешне значительными. Когда самый главный садился рядом с ним на переднее сиденье – остальные молча переглядывались, потом пожимали плечами и отворачивались, как бы говоря «Мы к этому отношения не имеем, если что случится, на нас не списывать» – Иван, которого тогда еще звали Игорь, внутренне собирался. Несмотря на то, что он служил в армии, выправка его компаньона была гораздо более строгой, чем у него.
– Не может такого быть, – говорили старые приятели, распивая с ним водку. – Ты у нас самый бравый парень в роте был.
– Ну а сейчас нет, – примирительно отвечал Иван и морщась, цедил огненную жидкость из стакана. – Кстати, я завязывать буду.
– А что так? – спрашивал очередной друг и закусывал соленым огурцом.
– Бог не велит, – отвечал Иван и думал о том, что же он сделал со своей жизнью, что сразу же после суровой, но необходимой службы оказался здесь. Как он говорил еще, «на развозе».
И этот развоз затягивался надолго. Иван за время ожидания успевал переслушать все великие и не очень оперы, крутые и распиаренные альбомы, аудиокниги с выдающимися творениями и посредственной белибердой. Когда они возвращались, то свирепо или деловито, в зависимости от того, что было у них на встрече, кидали полный чемодан в багажник. Другой старший из них бережно отправлял на заднее сиденье, нежно оглаживая его холеные клетчатые бока. Двое амбалов рядом смиренно занимали свои позиции справа и слева от раритета, должно быть, доверху набитого деньгами.
Иван, быстрым движением перекрестившись, включал радио.
– It’s in your heaaad, in your heaaad, zombie-zooombie-ey-ey-ey, – тишину прорезывал захлебывающийся эмоциями голос вокалистки любимой группы Ивана.
– А ты че это амерскую музыку слушаешь? – поинтересовался как-то старший, лениво процедив фразу сквозь зубы. – Если что, это не вопрос.
– Не знаю. Она лучше, – ответил Иван, стараясь не думать о том, пригодились ли им сегодня пистолеты или нет.
– И это не ответ, – добавил он еле слышно.
Как ни странно, армию он помнил до сих пор и, возможно, именно там научился не спрашивать.
– И вам нравилось в армии, не так ли? – спросил его психоаналатик, нервно сбивая очки на переносицу.
– Почему бы и нет? Что в этом такого? Армия – это как глоток свежего воздуха. Когда видишь весь этот молодняк, плясать хочется.
– А сейчас? Вы ведь должны скучать по этой атмосфере, не правда ли?
– Ну, слово «атмосфера» слишком громкое. Никто сейчас так не говорит. Доктор, вы реально старомодны.
– Разве? У меня есть много молодых пациентов, и я никогда не слышал от них, чтобы они меня как-то упрекали.
– Вы похожи на наше командование… Знаете, тогда перед моими глазами появился один черноватый, невзрачный певец, известный, кажется, еще с 90-х, времени моего детства и отрочества. Терпеть не могу то десятилетие и не понимаю, что в нем находят люди. Было дешево и грязно, вся одежда покупалась на рынке, по колено в сугробах. Вокруг ходят люди в дешевом тряпье, из книг толком ничего не почитаешь, кроме старых бабушкиных о мушкетерах… Так вот, его, этого певца, никто не слушает, а он как-то жив, здоров и выступает. Я очень удивился тогда, что вся эта молодежь с Даней Милохиным в голове обязана его слушать. Хотя что понимают деревенские в Дане Милохине? Это для городских мода, а они в армию не пошли…
– Кто такой Даня Милохин, простите? Я правильно произнес его имя? – спросил его озадаченно доктор, вновь скрещивая ноги в тщетной попытке успокоить некое нетерпение.
– О, так, ерунда, тиктокер, один мутный тип.
– Понятно, странные у вас вкусы, если честно…
– Это не мои вкусы, просто знаю, хотя детей у меня нет. А еще я коммунист.
– Что, простите?
Вот это самое висело у него на стене, где он спал вместе с другими солдатами – красное полотнище флага, а на нем Че Гевара. Когда он сидел с ними в этом странном доме, отмеченном печатью разрушения, ранней весной, так сильно похожей на зиму, с неподтаявшими лужами, и ел тушенку из армейского пайка, они постоянно спрашивали его, что это такое и как зовут бородатого мужика на стене. И почему он вообще что-то принес на войну. Он отшучивался и говорил, что не всем же людям суждено думать о преуспевании и собственном бизнесе, пора и о будущем мира позаботиться. А ведь действительно, уже в это время его стали посещать мысли о том, кем он станет на гражданке. Настолько казавшаяся прежде желанной военная карьера не радовала Ивана, что временами ему просто не хотелось вставать с постели, а только лежать и щуриться в угол, глядя на своего великого кумира. Тогда его и посетили впервые мысли о далеком континенте, где каждый второй католик, а каждый первый коммунист. Он закрывал глаза и видел бразильский карнавал перед глазами, набегающий зелеными блестящими юбками с воланами, ощущал прикосновение перьев на голове у юной балерины, размалеванной, как шлюха. Шел рядом с колумбийскими индейцами куда-то вдаль, видел на их сухопарых лицах старинные британские котелки и отсутствие зубов во рту. А еще наркоторговцы, они буквально завораживали его. Он мечтал когда-нибудь купить себе пистолет с изображением Иисуса Христа, стреляющий позолоченными пулями. И не понимал, что может помешать ему в этом, кроме странного края, где люди говорят на полурусском языке, но по сути своей другие.
– А я здесь жить никогда и не мечтал, я хотел уехать во Францию, – вздохнул доктор и подался вперед, сцепив руки на уровне груди.
– Знаю, – пожал плечами русский.
– Откуда, князь Игорь?
– Да вы все обожаете Делезов разных и прочих Лаканов. Читал об этом, когда не был в армии и людей не развозил по загадочным местам.
– Вы очень интересно разговариваете, литературно, вы не испытывали никогда трудности от общения с людьми?
– Здесь – нет, здесь, честное слово, мой дом и моя крепость. Моя девушка – самое чудесное, что со мной когда-либо произошло, – глаза русского подернулись мечтательной грустью. – Жаль, что она не так верует, как я хочу. Она, мне кажется, вообще атеистка.
– А так как же вы оказались здесь, далеко от России и… от той страны?
– Я не оказался, я… ушел. И, возможно, меня разыскивают. Когда я уходил, было раннее утро. Мои все лежали мертвые, под холодным январским солнцем, и кровь их застывала, превращаясь в малиновое мороженое. Я их даже не похоронил толком. Сразу ломанулся в главный офис, открыл замок отмычкой – я секреты знаю – постоял над сейфом, повертел, но догадался почему-то, что он простой. Дата рождения старшего, всего ничего. Открыл его, взял часть денег себе на поездку, немного пожертвовал в один фонд для помощи детскому хоспису. Потом закрыл глаза, представил себе солнце Мексики, и через пару часов уже летел на самолете прямо сюда. С тех пор я тут, как видите.
Солнце заката на минуту задержалось в зените, опустившись острым лучом прямо на глаза русского, которые неожиданно заслезились.
– Вот вам платок, – предложил психоаналитик, порывшись сначала в своем кармане, потом в маленькой черной барсетке.
– Нет, спасибо, мне просто глаза оперировали, поэтому они и не переносят солнечных лучей.
– О, бывает, – коротко сказал доктор и закашлялся. – А это осложнение после эпидемии.
– Я не боюсь, кстати. Меня даже мысль о том, что у моего старшего и этих могли остаться жены и дети, не остановила. А вдруг им деньги нужнее? Вот что я подумал, но уже когда ступил на землю Центральной Америки и почувствовал спертый воздух Мехико.