– Ты ведь правда хотел видеть Инес? – спросил третий, когда Эл уже сник и прекратил трепыхаться.

– Так иди. Вместе с пакетом, он ей еще понадобится, – ухмыльнулся третий.

– Да, но куда?

– Монастырь Гуадалупе, сынок. Инес служит Богу… как и мы с тобой отныне.

Родриго неуверенным жестом взял у незнакомца статуэтку и дрожащими ногами переступил по направлению к двери.

Сестра Инес стояла на коленях возле церковной скамьи и думала о том, что голубь, изображенной на витраже, должен когда-нибудь слететь и на нее, осветив ее чело божественным светом. Юноша смотрел не дыша в щелку на торжественное богослужение праздника Сретения и не дышал, сжимая в руке то, чего монастырские стены не должны были видеть. День разгорался.

– Марксизм? – спросил Родриго и поморщился. – Это можно совмещать с католицизмом и..?

–Именно, – сказал загадочный незнакомец, который скоро перестанет таковым являться, человек с удивительно белой кожей и темной бородой. – И этим самым тоже.

Альберто Фигероа тем временем лежал в багажнике и что-то пытался мычать сквозь кляп из старой простыни, а двое мужчин его волей-неволей слышали, так как у «альфа-ромео» вполне нормальная звукоизоляция в салоне. Родриго расположился с полным комфортом на переднем сиденье, которое он откинул назад, и готовился выехать за город со странным человеком, который неожиданно спросил его, когда они вместе выволакивали брыкающегося наркоторговца из съемной квартиры, пытаясь не натолкнуться на соседей, про то, как он относится к классовой борьбе, католицизму и тем, чем они сейчас занимались. По пути им никто не встретился, потому что в этом доме все работали. «Черт, – неожиданно подумал Родриго, – мне же еще на гитару идти. А завтра на маркетинг, показывать креативы для стоматологической клиники». Но долг есть долг – рядом с ним лежала фигурка Святой Смерти, в которой находился очень интересный маленький груз.

– Видишь ли, я не латиноамериканец, – сказал незнакомец, резко сдав вправо и необычно выругавшись на каком-то звучном и длинном языке.

– Я тоже, – сказал Родриго. – Ты даже не нордический латиноамериканец, как некоторые. Но и не гринго.

– Совершенно верно, – сказал незнакомец и посмотрел на Родриго. – А кто я?

– Европеец, – заявил Родриго. – Австралийцам и прочим не особенно интересен Мехико, и они не знают, как этим… – он покосился на Санта Муэрте, – вообще заниматься.

– Именно, но я и не совсем европеец, – сказал мужчина. – Я русский, Игорь, но ты не сможешь произнести моего имени так, как я привык, поэтому зови меня Иваном. Мне так больше нравится. Меня всегда хотели назвать Иваном. Я…

На них неожиданно по встречной вырулил какой-то велосипедист, отчего «альфа-ромео» резко сдал влево, а Иван выругался во второй раз.

– Поскольку я верующий, – объяснил он, – я не говорю в эти моменты ничего зазорного, кроме…

– Кроме? – спросил Родриго и уставился вдаль, на мелькавшие перед ним окраины города.

– Кроме «японский император», у нас это очень красиво звучит, разве не так? – заявил Иван и закашлялся. – Я, кстати, бросаю курить.

– А как же это? – спросил озадаченный Родриго.

– Это я оставил для других. Для богатых, – сказал Иван и мрачно посмотрел на дорогу, сжав губы. – Надеюсь, Инес меня простит, но я бы не хотел передавать ей это вместе с порошком, как бы опять не подсела.

– Ты… знаешь Инес?

– А что, разве это не очевидно? – Иван, насколько можно было это сделать за рулем, пожал плечами. – Я встретил ее в одном из притонов. Спасал заблудшие души, знаешь ли. А еще я тогда был протестантом. Она меня не помнит…

«Она меня не помнит». Эти слова зародили в глубине воспоминаний Родриго впечатление странной девушки, которая задела его футляром для гитары и резко ушла, оставив какое-то смутное ощущение беспокойства. Испанец понадеялся, впрочем, что завтра он опять увидит это красивое лицо и бесстрастно вывернутые губы. Нравилась ли она ему? Он не знал, но почему-то был уверен что она и есть Инес, хотя незнакомец – ой, то есть Иван, – говорит, что Инес была наркоманкой, а это значит, что у нее наверняка страшно исхудавшее лицо и мешки под глазами, а кожа похожа на грязное сито.

– Инес красива? – спросил неожиданно Родриго.

– Да, а что? Точнее, не то чтобы красива, но привлекательна, – сказал Иван.

– Тебе не странно беседовать так со мной? – наконец задал тот самый вопрос Родриго, хотя уже знал на него ответ.

– Я как-то сразу понял, что ты не испугаешься. И что ты хорошо относишься ко всему тому, о чем я говорю.

– Кроме марксизма, – уточнил Родриго, подняв неожиданно кверху указательный палец, как будто бы он был итальянцем. Такая непривычная эмоциональность ему самому не понравилась, а потому он резко спрятал руку обратно.

– Святой Павел был марксистом, – Иван усмехнулся и вновь закашлялся. – Чертово курево, я к тебе никогда не вернусь.

– Апостол? Мне отец Педро никогда об этом не говорил…

– Эскобар, – сказал Иван и обернулся, увидев увеличенные в размере глаза Родриго. – А что, вам разве в приходе не сказали?

Машина вырулила наконец на наименее оживленную часть сельской местности, куда ей предстояло двинуться еще дальше. Родриго закрыл глаза, неожиданно представив, что им придется делать после того, как Иван ее остановит. На заднем сиденье поблескивал пистолет неизвестной Родриго марки, судя по всему, тяжелый и настоящий. На переднем стекле стояла статуэтка Девы Марии с радостным младенцем Иисусом на руках, который тянул руки через весь салон к этому металлическому холодному блеску.

В это же самое время из-под Триумфальной арки вырулил странный автомобиль, который был со всех боков окружен кортежем из черных длинных мерседесов. Средство передвижения, или, скорее, роскоши, было компактным по размерам, но выделялось своей крышей, которая, казалось, была спущена сверху и слегка изогнута. Стекла были тонированными, а потому увидеть что-либо не представлялось возможности. Однако парочка вспышек все-таки проследовали по пути движения машины, что было оставлено без ответа всеми членами кортежа. Белый, как ангельское крыло, «вуатюр» содержал в себе такого же святого – или имевшего претензии на сей счет – человека. Его одеяние нежными, практическими дамскими, складками, лежало вдоль его молодой и довольно стройной и высокой фигуры, а на голове его возвышался убор, похожий на модель летательного аппарата или даже нераспустившийся бутон почему-то белого ириса, украшенный деликатной позолотой. Солнце било в лицо человеку, который ехал по Парижу, и плясало на обшлагах его водителя, угрюмого квадратолицего швейцарца.

– Tu comprends, eh? – говорил человек, ехавший на заднем сиденье. В салоне никого, кроме них двоих, не было, а ему очень хотелось поболтать после долгого перелета.

– Говорите по-английски, я все понимаю, – произнес водитель и посмотрел на карту из маршрутизатора.

– Но мне хочется по-французски, – сказал человек, всплескивая руками.

– Извините, ваше святейшество, – сказал квадратный швейцарец и посмотрел вдаль. – Мой родный язык ретороманский.

– А, так вы редкий человек на свете, – произнес загадочно Папа (а это был, несомненно, он), и его тонкие изящные губы раздвинулись в улыбке.

– Да, – сказал швейцарец. – А еще я везу вас.

Папа благожелательно откинулся на заднее сиденье, поправил головной убор и взял в руки неожиданно откуда-то взявшийся мобильник. Он нажал на иконку Гугла, и ему высветилась первая новость за день, делавшая заголовки в прессе: «Папа Пётр II делает визит в Париж и обсуждает возможность восстановление Нотр-Дам в первозданном виде». Следом за этим Папа пролистнул на другую новость и остолбенел: «Глава исламской фракции мэрии Парижа против визита Папы Петра II». Мужчина вздохнул и отложил в сторону мобильный телефон, в то время как

Молодая монахиня Инес его взяла. Как ни странно, она опять забыла отключить его во время службы, аккурат во время пения Gloria. Ей всегда нравилось петь лучше всех в соборе, особенно с того времени, как учившаяся в консерватории несостоявшаяся оперная дива сестра Хоакина слегла с легкой простудой. Инес подавляла в себе желание взять и ознакомиться с уведомлением, но наконец не выдержала. Увы, это не был лайк в инстаграме фотографии монастырского кота, на который она рассчитывала. Это было сообщение с незнакомого номера.