Интересно… Сестра, теперь уже мать, Анхела промелькнула мимо, на ее лице изображалась самая глубокая скорбь, какую только можно было представить. Она не плакала, нет, но ее глаза, казалось, не видели, что творится прямо перед ними, а волосы выбились из-под апостолицы.

– Мать Анхела! Куда вы идете? – Молчание было ответом Марии Ньевес.

– Ну не хотите, ну и ладно, я сама поиграю, – буркнула она.

– Извини, Ману, – растащив губы в неискренней и печальной улыбке, сказала сестра Анхела, поправляя крест на груди. – Там Пилар. Она…

И ее опять захватили рыдания. Такое ощущение, что из нее как будто что-то рвется наружу, подумала Нуну. Интересно, это может быть демоном? Ману очень хотелось увидеть когда-нибудь экзорцизм.

Сестра Анхелика убежала в открытую дверь, а с колокольни раздался еще один, все более уверенный звон матери Луисы. Господи, хоть бы узнать, что там такое! Надо поспешить – и она растянулась на земле, приложившись лицом к песку, который сразу же облепил ее лицо и забрался в нос. Она приготовилась зарыдать от боли, но тут странное движение привлекло ее внимание. Из ворот при неожиданно померкшем дневном свете – близились сумерки – показалась фигура какой-то высокой и грациозной монахини, осторожно переступавшей по гравийной дорожке. Кто бы это мог быть? Сестра слишком длинная для местных обитательниц. Она пришла – но откуда и зачем?

Монахини услышала рев шестилетней или восьмилетней Ману и направилась прямо к ней, сев на корточки и протянув руку, которая состояла из одних только белых костяшек. Капюшон упал с ее головы, и при неверном свете сумерек Ману увидела то самое белое и мертвое лицо скелета с живыми черными глазами, слишком красивыми и беспокойными для неподвижной маски смерти.

– Ааа! – сказала она и бросилась в сторону монастыря, бежала, падала, бежала дальше – пока, запыхавшись, не очутилась возле двери кельи сестры Пилар – скромной, незаметной, несмотря на свою очевидную красоту, монахини, которая была подругой сестры Анхелики еще с тех самых пор, когда они обе были девочками, вот как она и Нуну. В последнее время сестра Пилар со своими большими черными глазами еще больше померкла, постоянно куда-то уходила ранним утром, возвращалась озабоченная, часто советовалась с остальными сестрами – и очень много надсадно кашляла, прикладывая к губам платок. Она побледнела, а круги вокруг глаз дотянулись практически до половины носа, что не могло остаться незамеченным для старших воспитанниц, которые часто говорили, что дни Пилар сочтены. Было так странно видеть красивую, но очень тихую монахиню еще более надломленной, чем всегда, стоящую в гулкой тишине церкви на утренней службе.

Дверь была приоткрыта, и Ману вошла. Вокруг ложа сестры Пилар никого не было, но стоял странный запах, как будто чего-то испорченного. Ману пробралась к самому изголовью, чтобы увидеть, что лицо сестры Пилар побелело, ее губы фатально разжались, и, казалось, никакая сила не может сомкнуть их вместе.

– Аааа? – как бы вопросительно сказала Ману, а потом все громче и громче продолжила: – Аааа, Аааа! Нет, что это… я…

Она вопила и вопила, бежала по коридорам, размазывая слезы непонимания от вида сестры Пилар, превратившейся в куклу, которой невозможно было играть, пока не уткнулась в подол сестры Анхелы и окончательно не освободила себя слезами.

Так она увидела Ее, и с тех пор была Ею как бы помечена.

Через год бедная маленькая девочка, мочившаяся в простыни от ужасающих кошмаров, обрела то, что не удавалось многим, и в первую очередь Нуну – семью. Гонсалвесы пришли за ней в половине первого, хотя тогда она не знала, что этот старый мужчина с седыми висячими усами по имени Педринью, бразилец по происхождению, и красивая женщина намного моложе него, Анитта, ее родители. Они просто подошли к ней, когда она вышла погулять во двор, и сестра Анхела, печальная, но одновременно улыбающаяся, подвела их радостно к маленькой Марии Ньевес. С этих пор ее стали называть полным именем, и она перестала бояться.

Мама до сих пор жива, хотя она никогда и не называла ее мамой, но сейчас она вышла второй раз замуж за какого-то гринго, который подарил ей долгожданное дитя, и поэтому Мария Ньевес опять осталась одна. На венчание Анитты и Джеймсона она не пошла, как и вообще не навещала церковь, и благочестивая семья Гонсалвес ничего не могла с этим поделать, у нее каждый раз начиналась истерика, ибо она думала, что за каждой колонной может прятаться она, каждая барочная завитушка содержала в себе ее безглазый лик. И ей не хотелось видеть, как Иисус с креста протягивает ей руку, похожую на костлявый остов.

Мария Ньевес села на мотоцикл, застегнула шлем и постаралась отвлечься от этих дум, что ей довольно быстро удалось, ведь уличное движение в этот час было особенно напряженным, а ее ругательства более ясными и отчетливыми. Наконец, миновав оживленную главную эспланаду, она завернула в поросший плющом маленький дворик, который принадлежал монастырю, и оставила мотоцикл у входа. Возле нее уже стоял выводок из послушниц и молодых монахинь, оживленно сплетничающих при ее виде.

– Черные вороны! – подумала она про себя и распрямила плечи, которые сверху поцеловало солнце, и решительно зашагала в тень портика мавританской архитектуры, похожей на старинные испанские здания Альгамбры.

– Нуну! – заверещал голос, и ее плечи обняла темная рука подруги. – Ты там как? Давно не виделись!

– Зато с Хайме много, – мрачно сообщила Мария Ньевес. – А ты как?

– Понятия не имею, – сказала Нуну, – меня больше интересует, что тут такое происходит, черт возьми. Ой…

Молодая монахиня всплеснула руками и чуть не покраснела, но, к сожалению, ее индейский цвет кожи не позволил осуществить эту операцию.

– Вы к матери Анхелике? – произнесла она и всплеснула руками. – К нам так мало народа ходит, но надеюсь, их будет больше, ведь у нас…

Она крутанулась на каблуках и буквально понеслась наверх по крутой лестнице мимо старых степенных сестер в очках, а они двинулись следом за ней.

– Мать Анхела, тут…

И Мария Ньевес буквально застыла, увидев Ее опять – на сей раз в виде статуи.

«Hola, Анхелика» – компьютер призывно звал ее посмотреть, кем была личность написавшего. Это кто-то вне ее списка друзей. «Тьфу», – произнесла пожилая женщина и спешно закрестилась. Дальнейшее сообщение ее расстроило. «Я люблю монашек. Покажи свое фото в облачении и с крестом». «Мне шестьдесят лет», – написала Анхелика и нажала кнопку. «Не верю», – сообщил ей собеседник на том конце, как часто говорила сама монахиня, провода, ибо иначе назвать то место, которое соединяло ее с миром по интернету, было нельзя. «Почему не веришь? Нас тут таких много. И я не сестра, а мать Анхелика, незнакомец». Потом она выбрала из папки фото со своим самым странным видом и выслала его непонятному человеку с аниме-аватаркой. Ей показалось, что на том конце провода хмыкнули. «Ты слушаешь Аврору», напомнил ей незнакомец, «и смотришь Тикток. Тебе не может быть больше двадцати». «Я работаю с молодежью», кратко написала она и отключилась. Потом откинулась назад и захохотала.

– Что с вами, мать Анхелика? – индейское личико молоденькой монахини, только что ставшей невестой Христовой, слегка покраснело от бега.

– Ой, меня насмешили. А ведь еще несколько лет назад я слушала Бибера. Как время летит, а? – произнесла мать Анхелика, красивая и представительная старая дама, практически не поседевшая, с большими голубыми, необычными для Мексики, глазами, и тонким ртом. На ее носу громоздились сурового вида очки, которые мать Анхелика практически никогда не снимала, а рот был растянут в улыбке, делавшей ее лицо милым и слегка сентиментальным.

– Что, хочешь сказать, не ты меня подсадила на это грешное дело, Тикток ваш? – преувеличенно сурово гаркнула мать Анхелика.

– Послабления вышли, – сказала сестра Инес и захихикала. – Я решила, что дело монастыря нуждается и в таком аккаунте.