Юнец первый скривился от смеха в своих черных дрейнерских шмотках, за ним прыснули все его друзья. Потом любопытствующая мелкая мафия начала похмыкивать.

– День… хих, рождения, – сказал врач. – Ой не могу. А если ты его знал тогда, сообщи родным, хорошо? Нам его в морг надо.

– Хорошо, – неожиданно заявил Родриго, повернулся, отсалютовал бармену и пошел домой, думая о том, как передача знаний иногда может быть смертельна. Черная ночь падала ему на плечи накидкой Святой Смерти – девы, охраняющей этот город, той, которая всегда приходит нежданно и никогда не спит.

Дома Родриго, не снимая с себя одежды, поместил статуэтку рядом с фотографией изменницы, родителей и себя в детском возрасте, обнимающего собаку, и развернул записку, сложенную несколько раз пополам.

«Моей милой Инес в ее странное место обитания. Да хранит тебя Безглазая, дочурка. P. S. Папа всегда будет любить тебя».

«Да хранит тебя Безглазая», – повторил Родриго, отдирая ценник от новой и свежо пахнувшей ритуальной побрякушки, мысленно дивясь тому, как дорого может стоить такой скромный сувенир, только что впервые принявшийся за дело. Но кем была эта Инес? Неужели ему придется перерыть весь Мехико в поисках той, чью фамилию он даже не знал?

Родриго усмехнулся и завел будильник на шесть часов утра. У него еще есть время… или нет?

Инес встала рано. Она чувствовала, что сегодня ее день. Матери Анхелике, наверное, еще снится приятный сон – у нее никогда не бывает кошмаров. А у Инес изредка бывают воспоминания о прошлой жизни. Вот она сидит, вся обколотая, в дыму, в чаду и с незнакомыми людьми. Вены приятно гудят, а через некоторое время начнут натужно наматываться на костяшки. С ней кто-то лежит, потому что ей надо было купить очередную дозу. Так всегда бывает, даже если отец у тебя знаменитость. Впрочем, бывшая, это тоже надо знать. Современное поколение предпочитает слушать невнятные бормотания Арки.

– Уууу, ааа! – завывает одиозная певица, Мэрилин Мэнсон нового поколения, в наушниках.

Инес не снимает их во время секса с незнакомцами, чтобы не было так противно. Ее родители развелись, потому что… ой, она снова не помнит. Ей же надо что-то сделать ради дозы? Не делать ничего не менее противно, Инес предпочитает работать. Как-то один хмырь сказал, что она такая красивая куколка и предложил ей жить у него, а она, дура, послушалась. Тогда она вкинулась и чуть не утонула в бассейне.

– Святая Мать-Смерть, дай мне денег, – жгла она свечи с неведомыми ароматами потом, когда он ее бросил. Казалось, что Святая Мать молчит. Она забыла, как наизусть читается «Отче наш» – без этого молитвы к смертоносной деве не имеют силы. У нее стала плохая память, горбатая спина, как будто бы съеденная рахитом, и бледное лицо. Как она, впрочем, была красива тогда!

Сейчас Инес смотрела на себя в зеркало и поправляла апостольник. Ей надо было встать раньше всех и все убрать – а монастырь такой большой, целого XVII века, когда здесь еще правили испанцы! Испанцы… Она вздохнула. Тот человек за церковной оградой тоже испанец. У него большие черные глаза, бледная кожа и растрепанные волосы. Он ей не нравится, нет, но отцу Педро он по вкусу. Правда ли, что его готовят в священники? Она этого не знала, но на всякий случай избегала его. Монастырское платье облегало ее фигуру, потому что Инес стала неожиданно много есть и хорошо готовить.

Ей было весело петь, принимаясь за пылесос, который специально для монастыря сделал чудик Хайме. Он так смешно говорил, когда она на него нажимала, и мог за минуту очистить замусоренный пол, если на нем скопилось много грязи. Она захихикала и включила его, вспоминая бледное лицо компьютерного гения, смутившегося при ее появлении. «И кто тут вообще монах? Ясно, что не я!» – подумала она. Пылесос последовал за ней в монастырскую библиотеку, где штабелями лежали старые книги и даже древние подклеенные журналы мод, непонятно как туда занесенные.

– Ой, нет, Куру, зачем-ты ешь брошюры, – бросилась она к пылесосу, который нашел для себя развлечение в поедании сваленных в стороне кем-то из старых злых монахинь билетов и разных рекламных листов то ли монастыря, то ли католицизма. Пылесос недоверчиво запищал и наехал Инес на ногу. Она ойкнула и влезла на большое, так называемое вольтеровское, кресло, взяла огромную книгу и ударила по механическому помощнику. Его неожиданно отпустило, и он, замигав огоньками, продолжил свой путь по монастырю, не минуя ни одного грязного закоулка.

На плечо Инес спустился небольшой паук, что для тропической страны было, пожалуй, неожиданным чудом – с одним из своих любовников еще не монахиня умудрилась пожить в Европе и узнать местную флору и фауну. Она взяла паука и посмотрела на него, подумав, что деньги монастырю не помешали бы. Со старинных кресел уже начала осыпаться позолота, еда значительно утратила привлекательность, потому что толстая сестра Марибель готовила одно и то же. Впрочем, и она тоже убавилась в размерах.

Инес вместе с роботом пошла в монастырскую часовню, вспомнив, что давно не исповедовалась у отца Педро. «А впрочем, какие мои сейчас грехи? Я живу и радуюсь жизни!» Потом в ее сердце все же прокрался червь сомнения в том, что, возможно, Бога она сейчас помнит даже меньше, чем раньше, уверенная в своем спасении. Тогда, пока электронное чудовище ездило, попискивало и сверкало огнями, она опустилась на колени и попробовала помолиться, но ничего не выходило. Она не знала, о чем стоит попросить небеса. Разве что о ее отце, который так упорно боролся в последнее время с безвестностью, что начал пить. Обо всех ее друзьях, оставленных на улице, которые или мучились, или умирали, но никто не мог бы сказать, что пришел к осознанию себя.

За окном постепенно разгорался рассвет. Толстая сестра Марибель вставала с постели, проснувшись от собственного храпа. Мать Анхелика, проверив электронную почту, бежала пить кофе, сделав какую-то особенно ядреную смесь в турке на общественной плите. Сестра Мария Креста, уже довольно ветхая, благодарила ее и пила, несмотря на проблемы с сердцем – Бог знает, зачем ей постоянно нужно чувствовать себя бодрой. Одна из монахинь принималась за вышивку для украшения фигуры Богоматери, пока не наступила служба, другая прятала любовный роман, отказываясь признаться себе в том, что отныне ее жизнь и романтика принадлежат только Богу и ожидаемому раю. В саду пока еще никого не было. Сестра Инес молилась за всех этих женщин, которые скоро встанут и составят с ней большую, дружную, но отчасти проблемную семью. Неожиданно у нее возникло предчувствие, что этот день будет не таким, как всегда.

– Инес, – произнес мужской голос, положив руку ей на плечо, – привет, ты опять встала раньше всех?

И отец Педро довольно улыбнулся и прошел в исповедальню, радуясь тому, что теперь ему снова доведется послушать странные истории этой милой, молодой, но такой исстрадавшейся девушки.

Родриго снился снег, который падал с небес холодными белыми мушками и укутывал собой пространство, которое тоже было все белое. Он видел его очень давно, еще в Испании, но сейчас, во сне, он понимал, что находится в России XIX века, во времена Достоевского. Он стоит около моста в неудобном костюме, поправляя монокль, и смотрит им на замерзшую, но начинающую оттаивать реку, которая скоро вспенится и понесет глыбы льда. Весна должна прийти, но не такая, как здесь, в Мексике – сплошные дожди, радостные, энергичные, заставляющие природу расти и все более ядовито распускаться брызгами цвета. Нет, весна должна быть томительная, зыбкая, слегка обозначенная контуром грез, мечтаний и брожения в крови.

Он открыл глаза. Было пять часов ночи – или же утра? Он никак не мог взять в толк, почему он так рано просыпается. Беспокоило ли его то, что ему придется делать по жизни дальше, думал ли он об оставившей его возлюбленной, о неожиданной смерти мужчины вчера или о татуированных мафиози, странно на него смотревших? «Мне надо встретить ту девушку с гитарой снова», – решил он. Но для начала он должен был передать какой-то Инес статуэтку Санта-Муэрте. Она стояла у него на столе, возвышаясь над беспорядочным скоплением записей, которые он так любил делать. Он встал с постели, потянулся, накинул халат и прошел в ванную.