– Прекратите! Не трогайте меня!

– Елена! Позовите врача!

На помощь! Они заперли дверь в раздевалку, здесь только я и они, больше никого! Все начинается заново! Тиган!

– У нее посттравматический шок, нужны транквилизаторы. Быстро!

Меня хватают. Я отбиваюсь. Нет! Это Джейсон! Тиган, помоги! Где ты?

– Елена, это мама, успокойся, я рядом…

– Мама, он здесь! Я боюсь!

Я слышу собственный плач, но не могу остановиться.

– Я здесь… Тише, милая…

Я выпрямляюсь в постели. Больно до ужаса. Меня действительно довольно сильно потрепали в этой драке, но им досталось не меньше.

Сосед все не унимается: он привстает и во все горло зовет медсестер. Я закрываю глаза и слушаю, как он заводит свою песню с начала. Черт, я даже уши заткнуть не могу: одна рука все так же пристегнута к кровати. Я пытаюсь приглушить боль, с которой не справилось бы ни одно успокоительное, – просто дышу. Да, дыши, парень… Только это тебе и остается.

Моя жизнь перевернулась с ног на голову: по ночам я вижу приятные сны, зато явь – настоящий кошмар. Решетки на окнах, наручники и какой-то вонючий тип – я как будто уже в тюрьме, а ведь это пока только больничная койка. Солнце очень старается, но ему так и не удается коснуться моей кровати, его лучи тихонько соскальзывают по противоположной стене на потолок и к четырем часам полностью исчезают. Это довольно глупо, но его недосягаемость бесит меня так же сильно, как невозможность видеться с Еленой.

Я ничего (ну, или почти ничего) не знаю о том, что происходит снаружи. Не считая судьи, которая явилась несколько дней назад со своими советами, я вижу только полицейских и медсестер, и никто не хочет рассказать о том, что меня интересует. Копы огрызаются и обращаются со мной, будто я извращенец, готовый в любую минуту наброситься на их детей. А медсестер интересует лишь мое физическое состояние.

Почему Елена ничего не рассказала? Они все твердят, что я – насильник из раздевалки. Почему она не объяснит им, что это не так? Что там говорила эта судья? Что она «не может прояснить ситуацию»? Что это значит?

– Эй, милочка! Угости сигареткой! – горланит сосед.

Я быстро стираю подступающие слезы и смотрю на него. Сосед уже вскочил на ноги, но кровать-то прикручена к полу, а он пристегнут к кровати, так что далеко не уйдет. Этот тип невыносим.

Наконец, появляется медсестра, но близко к нему не подходит, а вместо этого жмет на кнопку. Вваливаются коп-извращенец с напарником. Вдвоем они укладывают его обратно в постель. Паренька сюда перевели из тюрьмы с ножевым или чем-то вроде того. Он мне недавно поведал, что пребывание здесь для него как каникулы. От этой новости со мной случился приступ молчаливой паники. Если это – каникулы, то что же тогда там?

Я резко вдыхаю, пытаясь прогнать вновь накатившие слезы. Дыши, Тиг!

– Мистер Доу?..

Я открываю глаза и хмурюсь. Медсестра ковыряется в агрегате, от писка которого у меня вот-вот взорвется голова.

– У вас еще немного повышено давление, но остальные показатели в норме. Врач сказал, что скоро выпишет вас.

Эта медсестра постоянно со мной разговаривает. Но я прикован к чертовой кровати, поэтому приходится слушать молча. Солис была бы счастлива со мной побеседовать, пока я обездвижен и не могу сбежать. Я закрываю глаза. Солис – одна из двух женщин, о которых я не должен думать, потому что это слишком больно.

Медсестра прикладывает компресс к моей щеке. Я поворачиваю голову так, чтобы она не касалась кожи.

– Слезами вы себя до обезвоживания доведете, – выдает она.

Иди к черту!

Если бы только мог, я вскочил бы с этой кровати, но я не двигаюсь: если начинаю проявлять излишнюю активность, они вливают успокоительные в капельницу, подсоединенную к моей руке. Я стараюсь не пересекаться с ней взглядом. Я уже давно это практикую: избегаю взглядов и мнений.

– Вот потеха! Он все еще хнычет? – вопит сосед.

– Замолчите уже! – отвечает ему сестра.

Она растягивает между нами занавеску, но через нее все так же слышно, как этот придурок меня поносит. Тварь, тебе повезло, что я не могу встать, иначе засунул бы свой кулак тебе в глотку и смотрел бы, как ты задыхаешься!

– Ну, так чего там? Ты изнасиловал какую-то девчонку? Тебя показывали по телевизору, молчун! – продолжает он.

Я сжимаю зубы. Медсестра старается не смотреть на меня. Она, наверное, тоже думает, что я насильник. Вероятно, они все так думают. Я пытаюсь проглотить ком, подкативший к горлу.

– Вам нужно сходить в душ.

Прежде чем я успеваю опомниться, из ниоткуда появляется коп и не глядя отстегивает меня от кровати. Он присматривается к девушке в белом халате. Я же просто делаю то, что мне говорят, не отвлекаясь на все остальное. Шаг, еще один – это вроде плевое дело, но, когда ребра ноют от боли, оно становится чертовым мучением. Дико кружится голова.

Две сестры, появившиеся непонятно откуда, помогают мне дойти до маленькой ванной. Коп провожает нас взглядом, полным ненависти. Можно подумать, они боятся, что я сбегу. Я в таком состоянии, что это физически невозможно. Если бы мне было хоть немного лучше, я бы уже слинял.

Они заводят меня внутрь и оставляют одного. Это первые десять минут за сегодня, когда я не пристегнут к кровати – непередаваемое ощущение.

На стене над умывальником висит небольшое зеркало. С каждым днем у меня все более побитый вид. Синяки сменили цвет на фиолетовый и покрывают большую часть кожи. Несколько швов виднеются на губах, скуле и брови. Я не узнаю себя. Чуть ниже синяки проступают на левом боку, разделяя пополам татуировку, которая тоже вся покрыта гематомами. Ну и посмотрите, во что я превратился… Я так понял, им пришлось вправить мне одно или два ребра. У меня не было выбора, кроме как остаться здесь: кажется, сломанное ребро порвало мне легкое. Я не очень внимательно слушал врача.

Я пресекаю этот поток рассуждений. Голова совершенно отказывается нормально работать, поэтому я стараюсь гнать прочь грустные мысли.

Мне не вернули шмотки, в которых я сюда попал. Сестра сказала, они все были покрыты кровью. Впрочем, я не уверен, что это была моя кровь. Так что раз в день мне выдают чистую рубаху, очень похожую на смирительную.

После душа я одеваюсь. И это пытка, у которой нет названия. Когда я поднимаю руки, у меня перехватывает дыхание. Я пытаюсь протиснуть вторую руку в рукав, и в этот момент распахивается дверь. Вздрагиваю – и от этого тоже больно.

– Чем ты тут занят, насильник? Тебе дали ровно десять минут, – гаркает легавый.

Ублюдок! Если бы я был в состоянии, плюнул бы тебе в лицо! Он с пренебрежением рассматривает мое отражение в зеркале.

– Закругляйся скорее, тебе еще на рентген идти, а мне некогда тут с тобой прохлаждаться!

Твоя работа, кретин, подобно голодному псу, следовать за мной повсюду. Так что времени прохлаждаться со мной у тебя навалом.

Меня быстро усаживают в инвалидное кресло (я мог бы и сам справиться, но медсестра настояла), пристегивают наручниками к подлокотнику, и мы готовы покинуть комнату. А мой психованный сосед все никак не унимается и продолжает вопить.

Я отодвигаю тарелку: мой аппетит окончательно испорчен. Чувствую, как мама сверлит взглядом мою спину. Я даже не смотрю на нее, но уже знаю, что в этом взгляде: боль, слезы и беспокойство, с которыми я ничего не могу поделать.

– Ты ничего не съела, – произносит она тихо.

– Я не голодна.

Она вздыхает, но не настаивает. После утреннего срыва мама выглядит опустошенной, и я виню в этом себя. Должно быть, я проспала час или два, ведь день, кажется, уже начал клониться к вечеру. А со мной все так же ничего не происходит.

Мама забирает мою тарелку и отставляет подальше. Через мгновение раздается негромкий стук в дверь, и она встает, чтобы ее открыть.