Я зависаю. О чем он вообще говорит?

– Я абсолютно ничего не понимаю, – отвечаю я.

Возвращаю ему косяк, может, от него у приемного отца прояснится в голове.

– Ты слишком много куришь, поэтому тебе и не понять, – говорит он, указывая на косяк. – Смотри: я обрекаю Елену оставаться свободной. Короче говоря, она не замужем и должна таковой остаться.

Я издаю смешок и делаю очередной глоток. Отчим не любит, когда я реагирую смехом на его слова, он даже для этого специальное правило придумал: «Кто посмеивается, тот не курит дурь».

– Так-так, ты пропускаешь, – он поднимает косяк к потолку.

Вот прохвост. Я показываю ему средний палец.

– В этом жесте есть какой-то скрытый смысл? – спрашивает он в ответ.

Я переворачиваю кисть пальцем вниз, и он довольно быстро парирует:

– Надеюсь, все эти жесты не имеют отношения к моей дочери, потому что у меня для тебя, Тиган Доу, есть новое правило, и суть его в том, что мой кулак обязательно встретит твою смазливую мордашку, – ворчит директор.

Я заливаюсь смехом, затем киваю и примирительно пожимаю плечами. Он вскипает, но быстро берет себя в руки – вот что мне нравится в этом типе. Я почти завидую его самообладанию.

– Ну что ж, ты-то, наверное, при этой фразе подумал о тюрьме.

– Ага, – вырывается у меня само собой. Мне бы очень хотелось в этот раз обломать приемного папашу, но это вышло против моей воли. Какая ирония!

– Ничего, эти два слова: «осужденный» и «свободный» – много для тебя значат… Но ведь время идет, скоро эти слова будут ассоциироваться у тебя с любовью. Но не к моей дочери, конечно, уж поверь мне.

Он протягивает мне косяк, но меня так пробирает смех, что сдержаться не выходит. Черт возьми! Он улыбается: я опять в пролете.

– Да ты совсем не дружишь с правилами!

От его издевательского тона я не выдерживаю:

– Точно, особенно с последним. У меня постоянный стояк от твоей дочери, мужик.

Он судорожно сглатывает и собирается возразить, как вдруг звучит голос из коридора.

– Тиг! Ты чем тут занят?

Я вскакиваю от этого грозного тона. Мне лучше пошевеливаться. Мы же собирались готовиться к занятиям, я совсем забыл. Не то чтобы забыл… Просто думал, что у меня еще есть время.

Я встаю и, перед тем как поставить пиво на стол, делаю последний торопливый глоток. Приемный отец хохочет.

– Знаешь, как называют таких, как ты? – спрашивает он, когда я уже подхожу к двери.

Еще бы! Я приставляю руки к затылку, изображая кролика, и Дэниэл взрывается от смеха.

– Именно, сынок!

Я открываю дверь. Моя львица похожа на разъяренную фурию.

– И не забудь, что я запрещаю тебе вести такую же бурную половую жизнь, какую ведут эти звери! – добавляет он. – По крайней мере, не с моей дочерью!

Елена останавливается как вкопанная. Вот зараза! Он меня с ума сведет.

– Ну и вонь! Чертовы наркоманы… – вздыхает она. – Ох, и влетит вам от мамы.

Наш с отцом смех разом стихает. Я закрываю за собой дверь и целую свою львицу. Я ведь и в самом деле кролик-самоубийца. Если бы директор только знал, что все его подозрения давно претворились в жизнь под самым его носом, и это происходит вот уже несколько недель – он бы меня прибил.

Я открываю глаза. Очередная медсестра снова что-то делает у изголовья моей койки. Так это был сон. Никакого косяка на самом деле не существовало.

– Я сниму швы с вашего лица, – говорит она.

Через мгновение девушка достает маленькую стерильную ванночку, направляет свет мне на лоб и принимается за работу. Я лежу с закрытыми глазами, жду, пока она закончит и пойдет к выходу, где ее перехватит все тот же коп-извращенец.

Не знаю, сколько времени я провела на холодном полу в ванной, но унять слезы так и не получилось. Мама все так же сидит за дверью и повторяет, как сильно меня любит и что всегда готова прийти мне на помощь. От этого становится только хуже.

Наконец, я встаю, едва не свалившись от головокружения. Умывальник оказывается хорошей опорой, но отражение в зеркале заставляет меня вздрогнуть: я выгляжу ужасно. Я могла бы сняться в эпизоде «Ходячих мертвецов» [1] без грима. Глаза покраснели от слез, лицо осунулось. Я сильно исхудала. Тиг меня не узнает.

Оторвавшись от зеркала, я открываю дверь. Мне с трудом удается убедить маму, что все в порядке, и она, наконец, соглашается уйти.

И вот я стою под струями горячей воды. Такой горячей, какую только могу выдержать. Кожа раскраснелась, но я не спешу выходить – грязь все никак не смывается. Такое чувство, что я никогда не смогу стереть ощущение прикосновений Джейсона. Неужели это никогда не пройдет? Я могла бы забыть обо всем и восстановить душевное равновесие только с Тиганом.

Неохотно выключив воду, я одеваюсь и зарываюсь в кровать. Ночь будет долгой.

Я изо всех сил стараюсь не паниковать, но все равно дергаюсь. Свет погашен. Невозможно сомкнуть глаз: в голове сразу начинают проноситься жуткие вспоминания того вечера, одно за другим. Пот катится градом по лбу, но согреться не выходит. Я обшариваю привезенный мамой чемодан с вещами, нахожу и надеваю толстовку и, не снимая капюшона, возвращаюсь в кровать.

Минут через десять я перебираюсь в кресло. Затем выглядываю в коридор. Он здесь. Они его видели. Если бы я пошла прогуляться с родителями, я бы тоже с ним встретилась, обняла бы его, попросила прощения и, возможно, увидела бы в его глазах прощение. Я очень надеюсь, что он не винит меня, но кто знает. Логично было бы считать меня виноватой: ему вменяют изнасилование, а я замалчиваю правду. Почему? Почему всякий раз, как меня об этом спрашивают, я впадаю в ступор? Врач сказала, что таков защитный механизм сознания, так оно пытается справиться с шоком, но именно из-за этого я не могу помочь Тигу. Так что, можно сказать, я его предала.

Кошмар!

Стук сердца отдается в голове. Я бросаю последний взгляд на кровать, в которой я пряталась целую неделю. Шевелись, Елена!

Собрав волю в кулак, я обуваюсь и выхожу из комнаты. Свет в коридоре реагирует на движение. Он включается и ослепляет так неожиданно, что мне требуется несколько секунд, чтобы рассмотреть лифты в конце коридора. Женские голоса доносятся из-за приоткрытой двери одной из комнат. Я останавливаюсь рядом и слышу обрывки какого-то бессмысленного разговора. Дежурные медсестры обсуждают свою жизнь.

Я пробегаю мимо как можно скорее. Кажется, никто меня не заметил. Тем лучше.

Вот лифт, нужно нажать кнопку вызова. Секунды ожидания тянутся бесконечно. Я несколько раз оборачиваюсь в сторону комнаты с болтающими медсестрами, и двери лифта наконец открываются. Я запрыгиваю в кабину как раз в тот момент, когда сестры выходят на последний обход перед ночным дежурством. После этого на весь этаж останется только одна сестра – будет посапывать в комнате отдыха в другой стороне коридора. Они обе удивленно смотрят на меня. Я уже собираюсь нажать кнопку, как одна из них обращается ко мне:

– Мисс Хиллз, куда вы?

Я не могу им рассказать, что собралась сделать. Они подбегают и блокируют двери лифта. Вот дьявол!

– Ну, я… я собиралась…

– Подышать воздухом? Но уже почти одиннадцать вечера, – отрезает одна из медсестер.

Думай, Елена, думай!

– Я… не решалась днем, там было так много народу…

Пожалуйста, не надо больше вопросов, я не смогу больше ничего придумать. Они на секунду хмурятся, а потом одна из них вдруг расплывается в улыбке.

– Твои родители не в курсе, что ты куришь, так ведь?

Что за черт, я не курю! Но было бы глупо не ухватиться за соломинку, которую она сама мне протягивает.

– Ага. И в комнате курить не хочется…

– Ничего, можешь подняться на шестой, там есть специальная терраса для курящих. Тебе тогда не придется идти через всю больницу, – советует она.