Снарядов французы не жалели. Убитых и раненых было много.

Как мне пострадавших лечить? Молитвами или заговорами? Перевязочный материал и медикаменты у меня почти все закончились.

Среди санитаров и фельдшеров тоже были потери.

Вот ведь, глубокий тыл, а бригада тает как кусочек сахара в стакане горячего чая. Если бы ещё от германцев, нет — от самых что ни на есть союзников.

Обстрел продолжался почти до обеда.

Через полчаса, после того как пушки замолкли, в лагерь приехал очередной посланец от Занкевича.

Что, мозги на место встали? Сдаваться не надумали? Час у вас на всё про всё. Не выйдите — обстрел возобновится.

Отрядный комитет несколько дрогнул — слишком уж велики были наши потери. Ещё и некоторые раненые вчера, сегодня душу Богу отдали. Без нормальной медицинской помощи одни бинты здоровье не поправят. Нет у меня медикаментов. Нет, нет и ещё раз нет…

Малиновский раненым весь спирт и коньяк споил. Нет у меня больше и спиртного. Стоны в лазарете стали громче.

Всем ротам и командам, медицинской в том числе, комитетом было сказано самим принимать решение. Решает какая-то рота из Ля-Куртина выйти — никто ей слова не скажет, не остановит и бранным словом не назовёт. Вольному — воля.

Кстати, в ротах после обстрела пошёл разброд. Всё больше стало недовольных голосов. Ну, что тут остались.

Было от чего. Воды — нет. Еды — нет. Если ранят — медикаментов нет. Артиллерия — обстрел ведёт. Пулемёты — от пушек не отстают. Руководство бригады — грозит всеми карами небесными.

Однако, в целом роты и команды не дрогнули. В течение часа, что ля-куртинцам был предоставлен, никто территорию лагеря не покинул.

В назначенное Занкевичем время обстрел возобновился. Пушечный и пулемётный. В лагере было много подвалов, теперь в них все, кто мог и набились.

Мой лазарет теперь тоже в подвале. Толку-то? Раненые один за другим умирают. Мучаются. Стонут. Горькую судьбу свою проклинают, жалеют, что сразу наповал их не сразило.

Вечером обстрел из орудий прекратился, а пулеметы — как одурели. Били, били, били…

Вопреки запрету солдатского комитета несколько смельчаков сползали к холмам и захватили пленных. Даже одного офицера. Нашего. Из фельтенцев.

После его допроса и узнали, что у Занкевича имеются особые списки. В первом — главные зачинщики мятежа. Так, то что сейчас в Ля-Куртине происходит, руководством бригады называется. В этом списке имена и фамилии всех членов главного комитета и комитетов полков. Сюда же включены и все председатели ротных комитетов. Это — список первой категории. Список второй категории — гораздо больший. В нём перечислены члены ротных комитетов и те нижние чины, что на собраниях выступали с требованиями отправить бригаду домой в Россию. Туда же попали солдаты, кто — против войны. Все остальные ля-куртинцы отнесены к третьей категории.

Пленный офицер же сказал, что Занкевичем было объявлено и наказание всем, в зависимости от категории. Первой категории — немедленный военно-полевой суд. Решение суда уже заранее известно — расстрел. Второй категории — ссылка в Африку или на дальние острова. Навечно или на время — тут пока вопрос не решенный. Третьей категории — принудительные работы внутри Франции. В Россию никого не отправят.

Вот так-то.

Мне о всём этом опять же Малиновский сообщил. Раньше у меня источником новостей был Рязанцев, а сейчас его сменил Родион. Я — врач, мне некогда по штабам, комитетам сидеть, на собраниях время проводить. Работать надо. Ещё дедушка мой говорил, что если практикующий медицинский работник с головой в общественные дела или политику ударится, считай — пропал специалист. Нет, в партии, профсоюзах или комсомоле, он, скорее всего и продвинется, но работать ему будет некогда. Тут уж выбирать надо — или профессия, или общественная деятельность. Два гриба на ложке не бывают.

— Ну, тебе, Родион, что грозит?

Что-то не весел Малиновский после таких новостей.

— По всему выходит — Африка или дальние острова…

— А, мне?

Родион задумался.

— Доктор — не офицер… Не военный… Тут, как решат…

Да, до этого — как решат, ещё дожить надо. Живым остаться. Раненых и больных я не брошу, хотя толку от меня сейчас тут мало. Святым духом лечить плохо получается.

— Родион, ты там скажи в комитете, что для раненых медикаменты и перевязочный материал требуется. Пусть перевязочные пакеты у солдат соберут. Или на холмы сползают. У тех, кто нас сейчас окружили, перевязочный пункт обязательно должен иметься. Пусть его и обчистят. Всё там берут, у нас ничего лишним не будет.

— Хорошо, Иван Иванович.

Малиновский, ля-куртинец второй категории, кивнул мне и направился к двери подвала.

Глава 34 Заседание солдатского комитета

Солдатский комитет в Ля-Куртине заседал почти непрерывно. Делались только перерывы на сон, а затем всё начиналось снова.

Проблем было много. Всяких.

Чего не хватало — опыта их решения…

Заседания сейчас проводились в подвале. Так — безопаснее, но накуривали помещение буквально за час так, что хоть топор вешай. Раньше, в казарме, в этом отношении было лучше. Лето, окна открой и дым хоть как-то выдувало.

— Фуража для лошадей на пару дней осталось!

Беда…

Как есть — беда.

Лошадок в лагере почти три тысячи. Было. Сейчас уже меньше — часть при обстрелах убило.

Каждую кормить-поить требуется. Причем, ежедневно.

— Что делать будем?

— Под нож придётся…

— Под нож?

— А, что, делать-то? Хоть мясо будет…

Да, мяса тоже не было. Не снабжался сейчас лагерь в Ля-Куртине продуктами. Запретил подвоз продовольствия Занкевич.

— Воды не хватает…

Тоже — большая проблема. Водопровод перекрыт, а в нескольких колодцах, что имелись, воды на всех не хватало.

— Дополнительные колодцы надо рыть.

— Верное решение. Есть, кто умеет?

— Найдём.

— Вот и копайте.

— По ночам придётся, днем не получится…

— Ройте ночами.

— Консервы скоро кончатся. Те, что в подвале под офицерским собранием были, к концу подходят.

— Уменьшить норму выдачи вдвое…

— Так уже половинная выдача! Куда ещё…

Деньги есть, а продуктов не купишь — лагерь в осаде.

— Доктор говорит, что лекарств нет… Предлагает перевязочный пункт у французов захватить.

— Дельно. Соберите группу охотников. Да, пусть в ней фельдшер будет — покажет, что брать…

— Что тут сидеть! Прорываться надо!

— Куда? Департамент Ла-Крез в самом центре Франции…

— Всё равно, прорываться. Францию пройдем, а там через нейтральную Испанию, — предложил депутат комитета Ткаченко.

Ткаченко — не последний в Совете солдатских депутатов лагеря Ля-Куртин. Пользуется он у солдат авторитетом не меньше чем Глоба, Смирнов, Фролов, Баранов, Симченко, Иванченко, Варначев или Лисовенко. Да, не все его поддерживают. Да, кого теперь все… Несколько ротных комитетов уже высказались за сдачу.

— Охотники, что сегодня ночью ходили, со слов земляков говорят, что какие-то «батальоны смерти» там формируются. Должны скоро на лагерь в атаку пойти…

— Что про такое молчали-то⁉

Сказавший о батальонах потупился.

Действительно, такая информация важнее сведений об отсутствии необходимого запаса фуража.

— Узнать, где нападение готовится. Встретим, как полагается…

Легко сказать, узнать… Французские пушки носа высунуть не дают.

Орудия-то французские. Калибром в 58, 120 и 240 миллиметров, а стреляют из них — русские.

Когда пушки на холмах вокруг лагеря установили, французские офицеры отдали приказ своим солдатам открыть огонь. Артиллеристы с места не сдвинулись.

— Нам говорили, что по русским стрелять не придётся…

— Нас послали затем, чтобы наведенными пушками заставить ля-куртинцев сдаться…

— Русские солдаты сражались вместе с нами, а мы сейчас стрелять в них будем…